Девственники в хаки

А потом все открылось. Начальник штаба полка, действовавшего в то время против партизан на севере Малайи, заметил сержанта-правшу, который почему-то стрелял с левой руки. Начштаб недолюбливал Дрисколла, а Дрисколл терпеть не мог начштаба, но тот был майором. Дрисколлу устроили специальный экзамен, с треском его провалили, и уже через неделю он ехал в Сингапур с предписанием об откомандировании из боевых частей в пенглинский гарнизон.

– Почему они так поступили со мной? – бормотал сержант, лежа на койке и сражаясь с непослушным глазом. – Грязные вонючки! Проклятые, грязные вонючки! Раз я не могу закрыть глаз, так что же, меня можно выкинуть на помойку?…

В приступе отчаяния Дрисколл пробовал закрывать оба глаза, а потом осторожно открывал правый, но ничего не получалось. Этот трюк он использовал не раз и не два, но результат всегда оказывался одним и тем же. Он даже пытался открывать глаза по одному, когда просыпался, но и это не срабатывало.

Впрочем, никогда, за исключением одного-единственного раза, это не играло для него никакой роли. Дрисколл прекрасно стрелял с левой руки и из триста третьего «бура», и из пулемета Брена. Он владел оружием почти безупречно. Почти… Да и в том, что случилось под Каном тем ранним утром, не было его вины…

Дрисколл бил короткими очередями по стоявшему на отшибе хутору, в котором засели немцы, когда пулемет в его руках неожиданно дернулся в сторону. Возможно, это произошло потому, что несколько минометных снарядов легли слишком близко к тому месту, где залег Дрисколл. Как бы там ни было, оружие вдруг рванулось у него из рук, и, прежде чем сержант опомнился, трое из его взвода уже лежали мертвыми у серой стены.

Дрисколл выскочил из укрытия и бросился к ним, всхлипывая и крича на ходу:

– Вставайте! Пожалуйста, вставайте! Это же не боши, это я!…

Но потом он в ужасе бежал от того места, бежал от того, что натворил, а через считанные секунды минометы стерли в порошок и стену, и трупы.

За этим случаем не последовало никаких разбирательств, не было ни следствия, ни подозрений, и Дрисколл часто пытался утешить себя тем, что ребята все равно погибли бы от осколков, а он лишь укоротил их жизни на три десятка секунд.

Когда неудачи с глазом выводили его из себя, мысли Дрисколла обращались еще к одной вещи, которая не давала ему наслаждаться жизнью – к сержанту Любезноу. Бывало, впрочем, и наоборот: мысль о нем заставляла Дрисколла мучиться и переживать по поводу своего физического недостатка особенно сильно.

Каждый раз, давая передышку своему утомленному веку, Дрисколл мысленно сосредотачивался на сержантских шевронах, белевших на рукаве его кителя. Он очень ясно представлял себе, как эти шевроны, принесенные на алтарь справедливости, исчезают с его плеча. Сержант знал, что именно такова будет плата за удовольствие сделать из Любезноу отбивную, и все же мысли об этом буквально завораживали Дрисколла, принося самое настоящее наслаждение – особенно когда он воображал, как хорошая трепка прерывает Любезноу на середине его любимой байки о том, как японцы повесили его за волосы. Сам Дрисколл вовсе не удивлялся такому поступку япошек. Непонятно ему было другое: как они столько времени терпели Любезноу и не расправились с ним в первый же день плена.

Увы, Дрисколл должен был оставаться сержантом хотя бы из-за денег, поэтому ему приходилось брать свой гнев под мышку и шагать с ним к бассейну, чтобы утопить в прохладной хлорированной воде. Так было и на этот раз; сражаясь со своим веком, и – мысленно – с ненавистным Любезноу, Дрисколл уступил наконец физической и моральной усталости и отправился в бассейн.

Он был уже в воде и плавал от бортика к бортику, словно ополоумевший тюлень, когда из женской раздевалки появилась Филиппа Раскин. Она погрузилась в бассейн в самом мелком месте и с необычным для себя интересом стала наблюдать, как сержант яростно молотит кулаками воду, не переставая при этом бранится. Впрочем, большинство самых страшных его ругательств всплывали на поверхность безвредными пузырями.

Дрисколл же и вовсе не замечал девушку. Случайно глотнув воды, в которой было намешано полным-полно всяческих химикалий, он выбрался на бортик и, смешно покачиваясь, принялся прыгать на одной ноге и отряхиваться. В конце концов он направился в раздевалку, пройдя в каком-нибудь полушаге от торчавшей из бассейна головы девушки. Он по-прежнему ее не видел.

– Почему я не могу закрыть левый глаз? Что за чушь?!… – донеслось до слуха Филиппы его ворчливое бормотание.

3

Свой глаз полковник Уилфрид Бромли Пикеринг потерял в июле 1944 года в жестоком бою в Нормандии. Но вражеская пуля была совершенно ни при чем. Во всем оказалась виновата обычная пчела.

День выдался жаркий. Поле битвы раскинулось от горизонта до горизонта, а вспышки разрывов сверкали ярче, чем солнце на небе. Убитые лежали в траве и как будто мирно спали. Потом наступил вечер, и великолепный закат, залив небо алым, затмил своей мрачной красотой кровопролитие внизу.