Девственники в хаки

За два ярда от мятежника Брук остановился и замер, направив автомат прямо в грудь нарушителю. Оба стояли совершенно неподвижно, как в почетном карауле у знамени, и ничего не предпринимали. Совсем ничего. Ну просто ничегошеньки…

Бригг знал, что происходит с Бруком, как знали это и все его товарищи. Очередной «затык» в мозгах не позволял капралу произнести ни слова, не давал ему ни забрать у мятежника заточенный металлический штырь, ни выстрелить, ни даже моргнуть, чтобы стряхнуть с глаз застилающие их слезы страха.

И мятежник тоже увидел его состояние, увидел и понял все так же быстро, как поскользнувшийся на траве отбивающий. Его рука со страшной заточенной пикой дрогнула и двинулась назад в широком замахе.

– Бру-уки! – закричал Бритт. – Бру-уки-и!… Но ничто уже не могло остановить смертельного удара. Острый железный штырь вонзился длинному худому капралу в низ живота, и он, коротко вскрикнув, стал клониться вперед, переломившись пополам, как тонкое птичье перо.

Дрисколл, появившийся со своим отделением из-за ближайшего угла, убил мятежника выстрелом в лицо, а потом послал оставшиеся пули веером над головами толпы. Несколько пуль попали в цистерну с водой на крыше какой-то лавки, вода хлынула вниз и, пока повстанцы разбегались, подтекла под тело капрала Брука, смывая кровь в дренажную канаву.

– Ржавый гвоздь! – выкрикнул Дрисколл прямо в лицо Любезноу. – Ржавый гвоздь!

Они еще долго оставались в городе, где беспорядки возникали и успокаивались порой по десять раз на дню. Выпотрошенные грузовики и легковушки валялись на улицах, словно трупы, над которыми потрудились стервятники; полыхали новые пожары; гибли невинные и виноватые, и никто не осмеливался в одиночку ходить по широким улицам Сингапура. Солдаты из Пенглина проживали день за днем под трибунами стадиона «Золотой Мир» со страшной мыслью о капрале Бруке и о железной пике, вонзившейся ему в живот. Среди мрачной тишины, царившей в их полутемном убежище, разглагольствования Любезноу о тяготах и лишениях солдатской службы и о прекрасных парнях, которые погибали на его глазах, звучали особенно громко, и все ждали, что Дрисколл что-нибудь с этим сделает.

Каждые несколько часов они отправлялись патрулировать посыпанные пеплом улицы. Во время дождя их повсюду преследовали сырость и горький запах залитых водой головешек, а из окон и дверей уцелевших домов высовывались жители и провожали их взглядами. Иногда им случалось оказаться возле «Раффлс-отеля», и тогда они чувствовали себя намного бодрее от того, что состоятельные люди – в том числе элегантные дамы и красивые девушки – глазели на них из окон и приветственно махали руками, наивно полагая, что британская армия контролируют ситуацию. Никто из них ничего не знал ни о капрале Бруке, ни о том, как выглядит со стороны худой, как щепка, солдат с торчащим из кишок куском арматуры.

В Пенглине, насколько им было известно, все пока оставалось спокойно, и Бригг волновался только за Люси. Часть города, в которой она жила, сильно пострадала от пожаров и уличных боев, которые бушевали там в первые несколько дней. На пятые сутки пребывания в Сингапуре, Бригг, направленный в патруль в паре с Лонтри, неожиданно обнаружил, что ноги сами привели его на ту самую улицу, где снимала комнатку Люси. Не долго думая, Бригг попросил напарника подождать, а сам, прыгая через ступеньки, взлетел по лестнице к заветным дверям.

Люси открыла ему так быстро, как будто ждала его появления. Бригг буквально ввалился в ее крошечную квартирку со всеми ее игрушками и безделушками, с широкой кроватью в самом уютном и прохладном углу, с гладильной доской у стены и утюгом на ней, с шелковым витым шнуром с золотой кисточкой, подвешенным к абажуру под потолком.

Люси была в просторном китайском халате. Когда Бригг ворвался внутрь, она ничего не сказала – только схватила его за руки и просунула их под шелк халата, где кроме нее самой больше ничего не было.

– Я все время ждать тебя, Биг, – прошептала она. – Мы заниматься любовь, потому что моя не занята уже несколько дней.

С этими словами Люси прижалась щекой к грубому ремню винтовки, висевшей на плече Бригга, и он, нехотя отняв ладонь от ее маленькой теплой груди, снял оружие с плеча и прислонил к стулу, на котором, слепо глядя перед собой, сидела черная кукла-уродец.

– Нельзя, – сказал Бригг, удивляясь и огромному облегчению, которое он испытал, увидев Люси целой и невредимой, и неистовой, искренней радости, которую он ощущал, чувствуя ладонями ее живое тепло.

– Но мы должны, – заявила Люси, пятясь к кровати как танцовщица в китайской пьесе и увлекая его за собой. – Я чувствую, моя успела так хорошо отдохнуть! Хочу показать тебе много новые штучки.

Бригг уложил Люси поперек кровати и склонился над ней, удерживая свой вес на руках, но так, чтобы их тела – его, упакованное в грубую солдатскую форму и перетянутое ремнями, и ее, обнаженное и беззащитное – соприкасались по всей длине. Он целовал ее много и жадно, потому как уже решил, что любит ее и нуждается в ней, и Люси шепнула ему на ухо: