Девственницы

Все рассмеялись и потянулись внутрь, в тепло. Джимми Дипенс поставил на проигрыватель еще одну пластинку, все пошли танцевать, а проголодавшиеся стали рыскать вдоль банкетного стола, сметая последние волованы и пригоршни крошек от чипсов из стеклянных салатниц.

Тот сидела рядом с матерью за столиком у сцены. Она устала; если бы можно было, она бы сейчас заснула. Но сегодня особенная ночь, и она собиралась бодрствовать столько, сколько выдержит. Затем Тот вскарабкалась на сцену и посмотрела на Марию; Мария была выше ее, с крупным римским носом. Тот подумала: лучше бы ей приделали красивый маленький носик. Иосиф положил руку Марии на плечо и смотрел на младенца Иисуса с удивленной улыбкой на гипсовом лице. Борода его стояла торчком; в ней не хватало пучка размером с бразильский орех. Все фигуры были какими-то грязноватыми. Даже младенец Иисус чем-то запачкан. Тот лизнула палец и потерла коричневый потек на ножке младенца. Рыжеволосый Иисус завопил, как сыч, и Тот кубарем слетела со сцены. Их крики заглушили «Снеговика», которого мистер Дипенс поставил второй раз.

Элейн взяла новорожденного и сунула под куртку. Он был теплый, и она чувствовала, как он сучит ножками у нее на груди. Миссис О'Фланнери рылась в яслях, пытаясь понять, откуда там взялся живой младенец. Но нашла лишь три кувшинчика со специями: корица, гвоздика и куркума, завернутые в пестрое радужное покрывало… и перышко. Она поставила специи на сцену.

— Бедный малыш, — сказала она. — Как он?

Элейн расстегнула «молнию», и показалось искаженное, сердитое личико младенца. Он орал и молотил по ее груди кулачком. Она рассмеялась.

— По-моему, здоровенький. Где же, черт побери, скорая? Как ты, Тот?

Тот кивнула. Ей принесли еще одну кока-колу с маринованной луковкой; видимо, она ничуть не пострадала при падении.

Соседи жались к стенам. До тех пор пока ребенка не увезут, казалось неприличным доедать последнее печенье или наполнять бокалы.

Мистер Райт крикнул из фойе:

— Вижу фары! По-моему, это они.

Элейн услышала, как открываются парадные двери и тут же захлопываются. Но в зал вошли не санитары скорой. Две фигурки протиснулись в фойе и остановились у больших двойных дверей. Посиневшая от холода Дороти молчала. На ней были джинсы и свитер; в волосах земля и веточки. Лилли положила руку ей на плечо, как будто поддерживала, не давая упасть. Лилли что-то прошептала Дороти на ухо, и они вдвоем медленно прошли на середину танцплощадки. Глазеющие соседи расступались, пропуская их.

Элейн услышала рев сирены.

Быть тетей нелегко. Надо присматривать за племянником и покупать ему дорогие подарки на Рождество — и на все дни рождения. А еще тети постоянно что-то вяжут.

Вязать тоже трудно. Надо ровно держать спицы и наматывать на пальцы шерсть, а потом продевать спицу в петлю — и сзади тоже, если хочешь получить красивый узор. Потом еще надо делать накиды, если хочешь, чтобы вещь вышла побольше, и стараться не упускать петли. Вязание труднее географии.

Я вяжу шарф. Надо было бы связать кофточку или пинетки, но я умею вязать только по прямой, хотя мой шарф не прямой. То есть неровный. У меня выходит какой-то кривой треугольник, но я все вяжу и не могу остановиться. Шарф для маленького Кристиана Дональда Трампуса Томпсона. Дороти позволила мне выбрать одно имя.

Папа прислал мне по почте снежный шар. Внутри него серебряный единорог; он стоит на скале, а внизу надпись: «Сделано в Англии». Если потереть рог единорога, твое желание исполнится.

Но для этого придется выпустить всю воду — и потом, тетям некогда верить в исполнение желаний. Им надо слишком много вязать.