Девушка без имени

Наверняка официальная версия еще вчера попала во все газеты. В стенку экипажа ударило еще что-то, и кучер поспешно хлестнул лошадей, не желая попасть под очередной гостинец. Зеваки заорали и заулюлюкали. Полицейские сделали вид, что ничего не происходит, но по их лицам было ясно, что они очень даже не против присоединиться к орущей толпе.

Лефевр вздохнул и откинулся на неудобную спинку сиденья. Теперь надо было просто ждать.

Государь снова встретил его в розарии, тихом и темном. Все розы, и отцветающие, и только выпустившие бутоны, были безжалостно срезаны. В оранжерею пришла зима. Коротким равнодушным жестом Ахонсо отпустил конвой, который привел Лефевра, и негромко проговорил:

– У меня мало времени, Огюст-Эжен. Садитесь.

Лефевр послушно опустился на соседнюю скамью. Ахонсо действительно выглядел очень плохо. Он сильно сдал, осунулся и почти ничем не напоминал владыку, который только позавчера принимал Лефевра на этом же самом месте. Тогдашний человек был государем, а нынешний – несчастным отцом, потерявшим детей.

– Примите мои соболезнования, государь, – искренне сказал Лефевр. – Мне действительно очень жаль.

– Напрасно я вас не послушал, – вздохнул Ахонсо. Его взгляд был пуст: государь в одно мгновение утратил смысл жизни. У него остались дети, остались его страна и народ, но он словно забыл об этом. – Надо было просто взять и вывезти всех из дворца, а не объявлять готовность номер один. И вот кто-то сумел спастись, а кто-то… – он опустил голову и не закончил фразы.

– Мы оба сделали все, что могли, – произнес Лефевр. – Мы ведь не знали, что получится именно так. И не знали, откуда придет беда.

– На все воля Господа, – произнес Ахонсо. Подняв руку, он сорвал лист с темного розового куста и принялся задумчиво скручивать его в трубочку. В этом усталом жесте было столько одиночества и опустошения, что Лефевру захотелось закричать от боли. – Я читал отчеты экспертов, выслушал всех выживших свидетелей… Как умер Рекиген?

Стараясь щадить чувства государя, Лефевр рассказал о последних минутах жизни принца в максимально осторожных выражениях. Когда он умолк, Ахонсо устало выронил измятый листок и спросил:

– Рекиген действительно был одержим?

– Да, – ответил Лефевр. – Мне кажется, он осознавал все, что с ним происходит, и пытался сопротивляться, но не мог. Смерть стала для него избавлением и благом.

Ахонсо покачал головой.

– Я так и думал. Бедный мальчик…

Некоторое время они молчали, потом государь позвонил в колокольчик, и личный помощник сразу же прибежал с несколькими бокалами, наполненными разноцветными жидкостями. После того, как Ахонсо принял лекарства и отпустил помощника, он спросил:

– А Алита? Она жива?

Лефевр утвердительно кивнул.

– Да, ваше величество. Она жива и здорова, с ней все в порядке. Но ее больше нет в Сузе, и она не вернется.

Тусклый взгляд Ахонсо на мгновение прояснился.

– Это хорошо, – сказал он. – Я рад, что она спаслась. Ты изыскал способ вернуть ее домой?

– Да, ваше величество.

Ахонсо нахмурился, что-то припоминая, а потом произнес длинную фразу на незнакомом языке, гулком и трескучем, и вопросительно взглянул на Лефевра. Тот только руками развел.

– Простите, государь. Не понимаю.

Губы Ахонсо дрогнули в печальной улыбке. Лицо осталось прежним – застывшей маской горя.

– Это слова на родном языке бабушки Криштины, – объяснил он. – Старая пословица ее настоящей родины. Когда Господь отнимает у нас любовь, он всегда дает нам надежду.

Лефевр вздохнул. Для него вся надежда иссякла в тот момент, когда угасло золотое сияние артефакта, а простенький глиняный шарик, мертвый и лишенный всех сил, упал на ковер и закатился под диван. Сердце неожиданно кольнуло толстой тупой иглой, и Лефевр подумал, что если хваленое здоровье подведет его и он умрет прямо здесь, на скамье под розовым кустом, лишенным цветов, то это будет самым достойным финалом его горькой истории.

– У меня больше нет надежды, государь, – с неожиданной тоской признался Лефевр. – Все кончено. Она не вернется.

Ахонсо понимающе качнул головой.

– Не отрекайтесь так поспешно, Огюст-Эжен, – посоветовал он и вынул колокольчик. – Суд над вами через два дня?

Вместе с личным помощником пришел и конвой – аудиенция подошла к концу. Лефевр поднялся и произнес:

– Да. Но это уже не имеет значения.

Государь вздохнул и задумчиво погладил латунный бок колокольчика.

– Вы сделали все, что было в ваших силах, Огюст-Эжен, – сказал Ахонсо и прикрыл глаза, давая понять, что устал и не нуждается в продолжении беседы, словах и заверениях. – Прощайте.

⁂

Южная часть Сузианского материка, несмотря на практически вечное лето, считалась медвежьим углом. Бедная каменистая почва не славилась урожаями, жители в массе своей тратили время на вендетту, и цивилизация добралась в эти края совсем недавно – нормальную канализацию и дороги здесь увидели только пять лет назад.

Но Лефевр считал это место настоящим курортом. Солнце, таинственные сапфировые глубины моря и относительное сочувствие обитателей здешних мест жалкой судьбе ссыльного – что еще нужно, чтобы скоротать один день, и еще один, и еще…