Девушка из Дубровника (СИ)

Я сидела слева, за водителем, и могла со своего места видеть профиль Глеба – четко очерченный, мужественный, но без грубости и без приторной красивости. Бранко сказал что-то по-хорватски, Глеб рассмеялся, ответил, и я вдруг почувствовала, что для меня нет места в их мире. Внутри все словно ледяной лапой сжало. Я как-то очень отчетливо поняла, что мужчина, который за эти дни стал настолько моим, что даже трудно себе представить, - на самом деле не мой. И никогда моим не будет.

Наверно, где-то очень глубоко внутри меня сидела крохотная надежда: а вдруг все-таки это не конец? И не надо было иметь какой-то богатый опыт курортных романов, чтобы понять: то, что между нами, давно уже выплеснулось за рамки подобных отношений. А может быть, и с самого начала в них не вписывалось. Да, мы встретились не в том месте и не в то время. И что, если?.. Но стоило этой надежде высунуть нос, я топала на нее ногами и заставляла спрятаться еще глубже. Нет уж, лучше знать, что все скоро закончится. Чтобы не было разочарования.

Но то, что произошло сегодня утром… Даже в мыслях я не могла назвать это «мы занимались сексом». Потому что это было гораздо больше, чем просто секс. Но я не обманывала себя. Больше – но не значило ровным счетом ничего. В этом коктейле из страсти и нежности явно чувствовалась горькая нота боли и отчаяния, которую мы оба пытались спрятать.

«Да к черту все!» - сказал Глеб утром.

Я пыталась разгадать это – как загадку, как ребус. И в голову приходило только одно.

Я действительно сказала или сделала что-то не то. Настолько не то, что развеяло все сомнения. Как знать, может, он тоже думал о том, что нам не обязательно прощаться. Я вспомнила дождливый день и поездку на Пелешац – и как вдруг почувствовала себя тогда невероятно счастливой. Может, и с ним было что-то похожее?

Но что же тогда случилось, черт возьми? Я призналась ему в любви? Попросила развестись и жениться на мне? Называла его Андреем? Или, может, все вместе? Хотя каждого по отдельности, пожалуй, хватило бы, чтобы поставить точку. Может быть, он и хотел это сделать – но не смог. Да и выставить меня за порог с чемоданом, вроде, было уже некуда.

В таком случае…

Хватит. Мы вернулись на исходные. Он мне ничего не скажет. А я не спрошу. Пять дней – если подумать, не так уж и мало. Если, конечно, не испортить еще и их.

Глеб почувствовал мой взгляд и повернулся, вопросительно приподняв брови. Я покачала головой и улыбнулась.

Бран притормозил у башенки фуникулера. Мы договорились, что Глеб позвонит мне, как только они освободятся. Когда они уехали, я посмотрела на кабину, которая поднималась в гору, подумала и решила, что лучше дождусь Глеба, и мы полюбуемся на Дубровник вместе. Бранко вряд ли захочет составить нам компанию, но мы вполне сможем вернуться в Цавтат на автобусе или на катере.

Я бродила по Старому городу и вспоминала наше с Глебом первое свидание. Как я позвонила ему, сидя на скамейке у пристани. Как мы встретились у «белого парня с кривым мечом». Как он взял меня за руку и повел в маленький садик под крепостной стеной. Это было всего восемь дней назад – а такое ощущение, что прошло несколько месяцев, если не лет.

А тот садик, кстати, я так и не нашла. Как будто он прятался за Уэллсовской Зеленой дверью. И от этого ощущение волшебства, тайной магии стало еще сильнее. Когда мы встретились, это был город радости и надежды. Потом он внезапно стал городом разочарования. А сейчас… Была в нем какая-то тихая грусть. Как будто мы с Глебом уже попрощались. И это показалось неуловимо знакомым, как будто подобное я уже испытывала.

Я свернула на узенькую улочку-лестницу и села прямо на ступеньку. Тут же подошла наглая мускулистая кошка, потерлась об мою ногу – может быть, даже та же самая, которая вылизывала свои растопыренные пальцы. Я вспомнила девушку в коротких шортах, пару в возрасте, тот взгляд, которым мы обменялись с Глебом. Взгляд, похожий на обломок ракушки, острый и короткий. И тут же по ассоциации вспомнилась другая раковина, на Бобаре. Сразу же зачастило сердце, мелко дрогнули пальцы.

Еще высоко поднимается солнце,                                                                                                            Листья и травы все еще живы.                                                                                                                          Но лето смеется,                                                                                                                                                И дни его лживы.

Оно умирает под маскою счастья,                                                                                                                      Под яростной синью уставшего неба,                                                                                                  Пресытившись властью,                                                                                                                          Смешно и нелепо.