Девушка из Германии

Выехав из отеля «Насьональ», мы проследовали по проспекту О, а затем свернули на улицу Калле, 23. Вместо названий проспекты обозначались буквами алфавита, которые в этом направлении встречались в обратном порядке. Я открыла в машине окно, чтобы почувствовать горячий ветер и услышать шум города. Затем я закрыла глаза и попыталась представить, как папа едет в поезде вместе с Лео и герром Мартином, а потом они прибывают на Северный вокзал в Париже. Они поедут на такси в район Марэ и будут жить на временной квартире, пока наши американские визы не будут готовы.

Я видела не улицы Гаваны, а парижские бульвары. Я представляла себе папу, как в книгах, которые он мне показывал: сидящим в открытом кафе за чтением газеты, пока мы с Лео бежим на одну из старейших площадей столицы Франции, площадь Вогезов, где, как рассказывал папа, можно было заглянуть в окно комнаты, где писал Виктор Гюго.

Затем машина резко затормозила, возвращая меня на остров, где я не хотела оставаться. Я скоротала время, считая белые каменные метки, обозначающие каждую улицу.

Мы свернули на проспект под названием Пасео, а затем снова на Калле, 21. После того как мы проехали проспект А, машина остановилась за несколько ярдов до следующего поворота.

Мама сразу же узнала дом, как только увидела его. Она толкнула тяжелые железные ворота, и мы вошли в сад, поросший желтыми, красными и зелеными кустами кротона. В глубине сада виднелось небольшое крытое крыльцо. Это был крепкий двухэтажный дом, довольно скромный по сравнению с соседним особняком, занимавшим участок вдвое больше нашего. Сеньор Эулоджио начал выгружать наши чемоданы, а я осталась стоять на тротуаре, желая изучить район, в котором нам предстояло жить следующие несколько месяцев.

Мама остановилась на пороге, ожидая, пока человек с самой темной кожей, которую она когда-либо видела в своей жизни, откроет ей дверь. На пороге появилась коренастая женщина с седеющими волосами. На ней была белая блузка, черная юбка и синий фартук.

– Добро пожаловать, – сказала она вежливым, но твердым голосом. – Я Гортензия.

Вход вел прямо в квадратную комнату с лепниной на стенах и потолке. Крошечный дворец посреди Карибского моря! Мебель имитировала классический французский стиль: кресла с медальонными спинками, ножками-кабриолями и позолоченной окантовкой. Увидев их, новоиспеченная сеньора Розен разразилась смехом:

– Куда это мы попали? Ханна, добро пожаловать в Малый Трианон!

Длинный проход соединял эту комнату с задней частью дома. В глубине находилась столовая, заставленная тяжелой мебелью, среди которой был стол с зеркальной столешницей. Лестница вела на второй этаж, где находились четыре просторные спальни. Повсюду были зеркала в золоченых рамах и бесконечные изысканные маркетри.

Моя спальня находилась над крыльцом и выходила окнами на улицу. Мебель была светло-зеленого цвета: маленький туалетный столик в форме полумесяца, окруженный зеркалами, и платяной шкаф, вручную расписанный цветами. Я открыла дверь, думая, что это чулан, но оказалось, что это моя ванная комната. Я удивилась, увидев напольную плитку, которая сразу же вернула меня на вокзал Александерплац: она была того же зеленого цвета, как в том кафе, где я встречалась с Лео в полдень.

Спальня моей матери находилась в задней части дома и была обставлена мебелью из темного дерева с четкими, прямыми линиями. Мы с Гортензией смотрели из окна – которое отныне будет закрыто – на гостевой дом над гаражом, который занимал большую часть двора.

– Там я живу, – сказала Гортензия. – Комната Эулоджио находится по соседству.

Мать была далеко не в восторге от того, что на участке живут другие люди, но она ничего не сказала. В конце концов она поняла, что это, вероятно, лучше, чем если бы они жили в доме. Миссис Сэмюэлс заверила маму:

– Они абсолютно надежны.

На первом этаже был кабинет для моего отца: мне нравилось, что мы по-прежнему думаем о нем. Рядом с кабинетом находилась небольшая библиотека, заставившая маму выйти из оцепенения, в которое она впала после первого разговора с низкорослой, пухлой Гортензией, которая должна была стать нашей единственной компаньонкой на неопределенное время. Она просматривала названия и имена авторов, отвергая большинство из них с типичным для нее выражением лица: поднимая бровь, прикусывая губу, качая головой и закатывая глаза.

– Кубинская литература? Я не хочу, чтобы здесь был хоть один автор с этого острова, – пренебрежительно сказала она.

Я не была уверена, что Гортензия знает этих авторов, но она все равно кивнула. Каждый раз, когда мама проходила мимо какого-нибудь окна, она закрывала его, но она впустила солнце в кухню и столовую, рассчитывая, что именно здесь Гортензия будет проводить большую часть времени. В любом случае, окна здесь выходили не на улицу, а на задний двор.