Девушка из Германии

– Ладно, ладно, успокойся! И я все равно покажу тебе Гавану, если захочешь. Ты просто выйди на улицу и выкрикни мое имя, и я буду здесь в мгновение ока. Меня не смутит, если ты тоже нацистка.

Его самоуверенность развеселила меня, и я снова рассмеялась. Затем я отвернулась от Диего и только ступила на крыльцо, как входная дверь отворилась. Я спряталась за мамой и сжала ее руку, а она крепко сжала мою в ответ.

Когда гниющая дверь открылась, мы почувствовали запах фиалковой воды.

– Добро пожаловать в Гавану, – произнес слабый голос на английском.

Это маленькая девочка с корабля.

Я пока не могла разглядеть ее лицо. По голосу трудно было определить, кто она: молодая девушка или старая женщина. Тетя Ханна стояла в глубине, за порогом, как будто не хотела, чтобы ее видели. Она не вышла поздороваться, но расставила руки, приглашая нас войти.

– Спасибо, что приехали, Ида, – сказала она низким голосом, а затем посмотрела на меня и с улыбкой произнесла: – Какая ты хорошенькая, Анна!

Я быстро вошла и обняла ее, чувствуя себя скованно. Для меня она все еще тень. Ее волосы выглядели так же, как на фотографиях, где она изображена девочкой, – с пробором сбоку, а концы закручены внутрь и заправлены за уши. Только вот теперь она уже не была блондинкой и не носила челку. Я начала с любопытством ее рассматривать. И мама положила руку мне на плечо, как бы говоря: «Хватит!»

В полумраке гостиной тетя выглядела такой же молодой, как и мама. Она высокая и стройная, с заметной челюстью и длинной шеей. Когда она вышла на свет, на лице стали видны морщины, но оно показалось мне невероятно спокойным. У меня возникло такое чувство, что я знаю эту женщину очень давно.

Она была одета в бежевую хлопчатобумажную блузку с перламутровыми пуговицами, длинную узкую серую юбку, чулки и черные туфли на низком каблуке.

Говорила тетя Ханна тихо. Она выделяла гласные и очень мягко произносила согласные в конце слов.

– Пойдем, Анна. Это дом твоего отца и твой тоже.

Я уловила, как ее чистый голос едва заметно подрагивал. Подойдя поближе, я заметила глубокие морщины на ее лице и печеночные пятна на венозных руках. Ее глаза поразили меня своей голубизной, а ее кожа была настолько белой, что казалось, будто она никогда не подвергалась воздействию яростного тропического солнца.

– Твой отец был бы так счастлив увидеть тебя сейчас, – вздохнула она.

Тетя провела нас по коридору с клетчатой плиткой в заднюю часть дома, где окна были занавешены плотными серыми шторами.

В столовой стоял сильный аромат свежеприготовленного кофе. Мы сели за стол, столешницей для которого служило треснувшее зеркало, покрытое пятнами.

Тетя Ханна извинилась и удалилась на кухню, но чуть позже вернулась с пожилой чернокожей женщиной, которая с трудом ходила. Они налили себе и моей маме кофе, а мне предложили лимонад. Чернокожая женщина среднего телосложения подошла и осторожно прижала мою голову к своему животу, от которого пахло корицей и ванилью.

Она сказала, что ее зовут Каталина. Трудно понять, кто кому помогал, потому что они обе были примерно одного возраста. Ханна стояла прямо, а Каталина наклонялась вперед из-за своего роста. При ходьбе она подволакивала ноги, хотя я не понимала, привычка ли это или проявление усталости.

– Девочка моя, ты совсем как твоя тетя! – воскликнула она, ероша мои волосы с фамильярностью, которая меня удивила.

Пока мама и тетя Ханна разговаривали о нашем путешествии, я смотрела вверх, на потолок. Повсюду виднелись пятна сырости. Краска на стенах облупилась, а комната была заполнена потрепанной мебелью, оставшейся от семьи, которая, должно быть, жила здесь давным-давно.

Пока мама рассказывала о нашей жизни в Нью-Йорке, тетя Ханна не сводила с меня глаз. Она спросила, не скучно ли мне, не было бы лучше разрешить мне выйти на улицу, чтобы мальчик, который так быстро говорит, мог взять меня на прогулку по городу.

– Ты можешь выйти и поиграть какое-то время, если хочешь, – настойчиво предлагала она.

Но я не думала, что здесь есть что-то, с чем я могла бы играть.

– Лучше тебе остаться и немного отдохнуть, – сказала мама. Она достала конверт с фотографиями из своей сумки.

Кажется, сейчас был не самый подходящий момент. Мы только что приехали. Возможно, мы слишком многого требовали от тети Ханны, заставляя ее возвращаться к событиям столь далекого прошлого, но, видимо, мама не могла найти другую тему для разговора.

Я бы хотела исследовать верхний этаж, где должны находиться спальни. Хотелось бы, чтобы они оставили меня в покое, чтобы я могла увидеть, где спал папа, где он хранил свои игрушки и книги.

Мама разложила фотографии из Берлина на треснувшей зеркальной столешнице. Ханна улыбалась, хотя у меня сложилось впечатление, что она предпочла бы продолжать рассматривать меня, чем возвращаться к прошлому.

– Это были самые счастливые дни моей жизни, – заметила она.