Девушка из письма

Ранее вечером он нашел записку, подсунутую под дверь его комнаты в доме престарелых «Грейсуэлл». Приближался Новый год. В столовой накрыли все необходимое к чаю. А после он поднялся на лифте и прошел по коридору к спальне. Он заметил конверт, как только вошел. Заинтригованный, но нисколько не встревоженный, бывший священник подобрал его с пола и подошел к окну, чтобы вскрыть.

И все же, как только он достал небольшой листок, его охватило беспокойство. Три строки без подписи. Почерк ему не был знаком.

Встретимся в гладильном цехе Святой Маргариты сегодня в полночь, чтобы поговорить об уничтоженных вами архивных записях. Если не явитесь, обращусь в полицию. Приходите один.

Остаток вечера он просидел у себя перед телевизором, хотя его мысли были далеко от развлекательных программ. Он хотел рассказать о записке Эми, когда она пришла проведать его, но язык не повернулся ничего сказать. Он не знал даже, с чего начать.

К одиннадцати часам он понял, что заснуть не сможет. Лучшим решением казалось пойти и встретиться с кем бы то ни было, узнать, чего от него хотели, чем валяться в постели, не переставая тревожиться. Тем более что и идти недалеко – всего лишь немного дальше по Престон-лейн. У него все еще оставались ключи от заброшенного здания. И никто не заметит его отсутствия. Он надел самый теплый из своих шерстяных свитеров, сунул записку в карман вельветовых брюк и без двадцати двенадцать вышел на улицу.

Только теперь, оказавшись в относительной безопасности внутри особняка, он включил фонарик. В нем нарастало волнение из-за возвращения сюда годы спустя. Место казалось знакомым, но одновременно и совершенно чужим. Закруглявшаяся кверху лестница в холле выглядела вроде бы так же, как он запомнил ее. Но вместо блеска полировки он увидел ступени, покрытые толстым слоем пыли, осколками стекла и шелухой штукатурки, упавшей с потолка. Грязь и плесень легли на черно-белый кафель, который сиял чистотой во времена матери Карлин. Стекла в окнах вдоль коридора на пути к прачечной оказались по большей части выбитыми, рамы растрескались, краска облупилась заостренными лоскутами, напоминавшими звериные когти. Когда он дошел до двери прачечной, прежде всего посветил внутрь фонариком. Когда-то огромный, вечно наполненный паром цех, где работало множество девушек с огромными животами, теперь превратился в голый каркас стен, замусоренный обломками штукатурки и заваленный сломанными гладильными прессами.

Еще проходя по коридору, он поймал собственное отражение в единственно уцелевшем оконном стекле. Округлой формы лицо выглядело очень бледным, щеки покрывала щетина, а седые волосы беспорядочными пучками торчали на голове. Его скрючила и заставляла постоянно наклонять тело вперед не проходящая боль в спине. Кажется, что у него вообще нет шеи, подумал он, пока серые глаза сквозь дешевые очки смотрели на него из стекла. Прежде он всегда был гладко выбрит уже с утра, а свежий комплект чистой и выглаженной одежды лежал рядом с постелью, теперь же его постоянной униформой стал слишком просторный свалявшийся свитер и мешковатые брюки. «Я превратился в старика, – горестно отметил он и отвернулся от окна. – В такую же развалину, как и сам особняк».

Он тяжело вздохнул, вспомнив Святую Маргариту в ее золотые деньки. Щедрые дотации от паствы и безразмерные ссуды из банка – так они сумели купить здание бывшей школы-интерната, и уже через шесть месяцев открыть в нем приют для греховных матерей. Затем на протяжении трех десятилетий им удавалось добывать достаточно средств, чтобы не только сохранять крышу над головой, но и кое-что откладывать на будущее.

Но, как оказалось, денег скопилось не так уж и много, чтобы обеспечить комфортное существование сестер милосердия на пенсии, а потому предложение от компании «Слейд хоумз» подоспело как нельзя вовремя. Приют был приговорен, а давление местного совета по поводу доступа к архивным документам все нарастало. Хотя тяжелее всего стало выдерживать тот факт, что они приобрели в округе дурную репутацию. На них буквально указывали пальцем в городе, и его не на шутку волновало подобное неуважительное отношение к монахиням, которого, по его мнению, они не заслуживали.