Девушка из золотого рога

Кстати, я должен добавить, что Джон выучился езде на верблюдах, а иногда даже носит одежду местных жителей, что просто невозможно для члена нью — йоркского клуба сценаристов. Вы должны ему даже поставить себя в пример. При нашей последней встрече вы, теперь я полностью признаю вашу правоту, предпочли остаться со своим достойным уважения европейским мужем (передавайте ему привет, ханум, и да пошлет ему Господь много больных), чем следовать за едва прикоснувшимся к европейской культуре азиатом, каким оказался на проверку Джон.

Наша работа здесь скоро закончится, ханум, и знайте, что мой бедный друг вбил себе в голову остаток зимы по пути в Америку провести в Вене. Я, в свою очередь, конечно, постараюсь сделать все, чтобы оградить вас от его азиатской назойливости, но и Вы выполните мою просьбу и образумьте его. Ведь, честно говоря, выпивка, за которую я его иногда осуждаю, безобиднее в глазах гражданина Соединенных Штатов и достойнее, чем недостойное общение с почитателями Корана, местными певцами или ободранными потомками Пророка.

Я заканчиваю писать, Азиадэ ханум, и я убежден, что мы поймем друг друга, потому что мы оба люди западной культуры — вы австрийка, а я гражданин Соединенных Штатов. Я спешно прощаюсь с вами, т. к. в соседней комнате Джон с местным писарем обдумывает паломничество к гробнице святого Сиди Абдесалама. Я должен спешить, хотя здесь сейчас до сорока градусов в тени.

Ваш Сэм Дут».

Азиадэ сложила письмо. Она с наслаждением обнюхала хрустящую бумагу. Ей показалось, что она ощущает запах пылающей зноем земли. На яркой марке ливийской почты были изображены пустыня, солнце и шествующий верблюд.

Сорок градусов в тени, с удивлением подумала она и посмотрела в окно. Там шел снег. Белые хлопья медленно опускались на асфальт. Ветви деревьев, склоняясь под тяжестью снега, приветствовали дома. Трудно было себе представить, что где-то на земле было место, где солнце, как желтый факел висело на небе, а по пустыне носится песчаный ураган.

Азиадэ погладила письмо. Нет, она бы не обращалась к Джону ни письменно, ни в случае его приезда в Вену. Пусть он хоть сто раз распростершись у трона Аллаха, ведет мудрые беседы с сомнительными потомками Пророка.

Прошло четыре месяца, с тех пор как Джон Ролланд сидел перед ней с гордым лицом и повисшими руками. За это время с веток венских деревьев слетели листья, осенняя листва хрустела под ногами, словно песок в пустыни, белые хлопья падали с неба, земля была белой.

За это время Ахмед паша Анбари гостил у своей дочери в Вене одну неделю и выразил крайнее неодобрение тем, что она отвергла принца и все еще не была беременна. В эти четыре месяца Хаса один раз собрался съездить с Азиадэ в Тироль. В руках у него были две длинные темные доски и палки, о назначении которых Азиадэ имела весьма смутное представление. В Тироле она куталась в меха и зубы ее стучали уже при виде снежных полей. Она сидела в гостиничном номере у горящего камина и с ужасом смотрела в окно. А там Хаса бросил деревянные доски на снег, встал на них, взял в руки две палки и помчался с бессмысленной скоростью по горам и долинам, ежесекундно рискуя сломать себе шею. На нем был шарф, круглая мягкая шапочка, а уверенность движений придавала его облику особую красоту и мужество.

Азиадэ смотрела на него и была горда тем, что он, до тех пор, пока она сама этого хочет, будет ее мужем. И все же, сидя у горящего камина, она дрожала от холода и думала о доме, который должна была построить для принца, и в котором до сих пор не был заложен ни один камень. Хаса был, конечно же, достойным и красивым мужчиной, но точно не был ее домом.