Девушка кормившая чаек (СИ)

— Господи, Филипп, тебе всю жизнь было плевать почему и для чего ты что-либо делаешь. Когда епископ предложил тебе жениться на Джессике, ты задал только один вопрос: сколько. С чего теперь ты стал вдруг таким дотошным?!

— Я женился на Джессике, ты, придурок, чтобы девочка осталась с тобой. Но чего ради? Если ты так любишь ее, почему отсылаешь? Вот что мне интересно. Такое чувство, что она знает какую-то военную тайну. Ты ее прячешь, прям как в том фильме... Про Железную Маску, — он восстанавливает дыхание и сплевывает. — Лживый ублюдок.

— Когда же я лгал тебе? — выдыхает Ральф яростно.

В его голосе слились отчаяние, решимость и боль. Он кусает губы, глядя широко распахнутыми, подернутыми влагой глазами. На мгновение закрывает ладонью рот. Но Филипп прет вперед, словно бронетранспортер.

— Скажи лучше, когда ты этого не делал? С каких пор ты и я живем вместе, а? Ты живешь, мать твою, в Резиденции!.. Какого черта врать даже в мелочах? Или ты стесняешься рассказать, что твой папочка не выпускает тебя из дома? Джессика рассказывала мне, как он тряс тебя, заподозрив, что ты не к тете раз в месяц ездишь в Баварию. Или, это тоже — тайна?

Ральф проводит ладонями от висков к затылку, с силой приглаживая волосы. Словно решившись, поднимает холодные, сверкающие глаза. Делает шаг ко мне.

— Верена, если ты меня любишь... Если ты когда-то меня любила...

— Ральф, не надо, — ноги подгибаются и я отступаю к Филиппу. — Я ушла, не потому, что я не любила, а потому что ты никогда меня не любил. Не знаю, какое дело до меня твоему отцу, но мне все равно. Я уезжаю с Филиппом.

— Вив, детка, — он поднимает голову. Я вижу свои отражения в зеркале его глаз. — Епископ — не мой отец...

КОНЕЦ ШЕСТОЙ ЧАСТИ

Часть седьмая

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

«ДОРОГА ДОМОЙ».

Глава 1.

«НЕНАВИЖУ — НОВОЕ «ЛЮБЛЮ»

У него феррари. Белоснежная, удлиненная и слегка приплюснутая, как воздушный корабль. Если бы я могла заподозрить, что машины могут сношаться с яхтами, то решила бы, что «игрушки» Филиппа — родственники.

— Кто сказал, что мальчики любят сиськи?..

— Если не можешь иметь что-либо, не обязательно пытаться его презирать, — обрезает владелец.

Я показываю ему средний палец, Хоть и знаю, что могу получить перелом. Ненависть звенит в голове, как дверные китайские колокольчики. Машина — только предлог. К утру я успела начать презирать самого Филиппа. Немногим меньше, чем Ральфа. Я еще не успела его полюбить, чтобы так же страстно возненавидеть. И тем не менее... будь у меня в руках пистолет, я разрядила бы всю обойму ему в лицо!

— Ты прав, зачем презирать машину, если есть ты?

— Пристегнись.

Ральф стучит по стеклу. Мелкий дождь, как прозрачный бисер, осел на его плечах. Выжав улыбку, Ральф резким жестом раскрывает ладонь на прощание.

Дежа вю. Я уже видела нечто подобное, когда меня увозили опекуны. Только на этот, я все понимаю. Дело не в них. Все дело во мне.

— Я приеду, как только освобожусь, — произносит Ральф, когда выругавшись в мой адрес, его приятель сам приспускает стекло. Голос дрожит. Нелегко, наверное, зависеть от меня всеми миллионами.

Я поворачиваюсь к нему. Молча. Ральф тут же плотно сжимает губы. Прочитал все мысли в моих глазах. Он отшатывается, словно ненависть бьет по нему воздушной волной. Тотчас преодолев замешательство, Ральф поворачивается и не говоря ни слова, взбегает вверх по ступеням. Когда Филипп разворачивает машину, тот уже наверху. Стоит, распрямившись и сутана полощется вокруг широко расставленных ног. Лицо застыло в гримасе; это я тоже видела. У Христа на распятии. Страдание, смирение, скорбь.

«Прости меня, Сахарок, я променял твою нежную плоть на бабки!.. Я не хочу хвастаться, но это был лучший в моей жизни обмен!»

Пожалуй, если бы у меня на самом деле был пистолет, я приберегла бы пулю для Ральф.

— Пристегнись, — повторяет Филипп и на этот раз у меня не хватает духу ослушаться. — То, что я с тобой сплю не помешает мне тебе врезать.

Я присегиваюсь, мгновенно захлебнувшись слезами. Он отворачивается, яростно закусив губу и машина, визжа, срывается с места; словно коня на ее капоте, неожиданно огрели хлыстом.

— Пойми меня правильно, — говорит Филипп два часа спустя. Так и не решаясь притронуться к купленному на заправочной станции сэндвичу, он переводит взгляд с него на меня. — Ты мне нравишься... Но не настолько, чтобы сесть за тебя в тюрьму.

Полуразжеванный ком хлеба, сыра и ветчины, становится в горле, как комок пластилина. Проклятая жадность: снова откусила слишком большой кусок.

— Что, соврать было трудно?!

— Ненавижу врать. К тому же, у меня плохое воображение.

Я нежно смеюсь в ответ: тут уж он скромничает. В самом начале нашего веселого путешествия, Филипп неожиданно сообщил, что его заводит, когда я плачу. Он не может сосредоточиться на дороге. После чего он свернул в ближайшую лесополосу и насильно «утешил». Дважды.

— Тогда не пытайся представить, просто поверь: за изнасилование тоже посадить могут.

Филипп смеется. Самодовольно и громко, как может смеяться лишь уверенный в себе красивый мужчина.