Девушка лучшего друга

Выкрикивает Стася, выныривая из воды и отплевываясь, а я просто-напросто теряю дар речи. Залипаю на стекающих по ровному носу струйках воды, смотрю на мерцающие на длинных ресницах капли и не могу не любоваться аккуратными приоткрытыми губами.

Не думал, что можно одновременно так сильно любить и так яростно ненавидеть одну женщину.

– Громов, ты ненормальный!

Продолжает ругаться она и не замечает, как делает непоправимую ошибку. Подается вперед, сокращая разделяющее нас расстояние, и ломает один из моих базовых принципов – избегать любого контакта с бывшими.

Я бесцеремонно хватаю Славку одной рукой за запястье, заставляя ее едва не прильнуть ко мне в прозрачной воде. Стягиваю с ее волос резинку, освобождая тяжелые пряди, рассыпающиеся по плечам. И невесомо касаюсь своим носом ее носа, испытывая такую сильную ностальгию по нашей с ней близости, что щемит под ребрами.

И я уже собираюсь ее поцеловать, нахально смяв нежные губы и послав в топку все свои правила, когда сбоку от нас раздается раздраженно-охреневшее.

– Станисла-а-ава?!

– Твоя девушка просто захотела немного поплавать. Да, Слава?

Я по-прежнему касаюсь Стаськиного носа своим, все еще держу ее за запястье и чувствую, как рядом дрожит ее тело. От того в десять раз сильнее ощущаю, как неуклюже она дергается, когда Шилов меня поправляет.

– Невеста. Моя невеста.

Чужая невеста, Громов. Не твоя. Она его выбрала, куда ты лезешь?

Брошенная фальцетом фраза отрезвляет, как если бы мне сейчас прилетел фирменный хук левой от Тайсона. В башке шумит, на языке вязкая горечь, вынуждающая отшатнуться от превратившейся в непроницаемую статую Станиславы и шумно выдохнуть.

Получив достаточно болезненный укол, я не мешаю Авериной высвободить тонкое хрупкое запястье из моих жестких пальцев. Не пытаюсь остановить ее, когда она плавно (хоть ей хотелось бы резко) разворачивается в воде и перемещается к лестнице. Хватается за поручни и рывком выталкивает свое тело наверх.

Красивое зрелище, твою мать.

– Как тебя сюда занесло?

Пытается вытрясти из нее правду нахохлившийся хмурый Шилов, пока она невозмутимо фланирует мимо него – к валяющимся на кафеле сумке и телефону, и терпит такую катастрофическую неудачу, что едкий злорадный смешок булькает у меня в горле.

– Громов тебе все сказал. Мне захотелось немного поплавать.

Бесцветным голосом, в котором нет ни намека на нежность или трепет, сообщает она и сбрасывает промокшие насквозь ботинки на высоких острых каблуках. Ловко подхватывает свои вещи и удаляется, гордо вскинув подбородок.

Вода течет с нее тонкими струйками, образуя ассиметричные лужицы-кляксы, только ей все нипочем. И уже спустя пару секунд хлопнувшая дверь в раздевалку отсекает нас с обалдевшим Шиловым от Станиславы.

Я все еще ей восхищаюсь. И это бесит.

– Громов, ты охренел?!

Возмущенный крик вот уже в третий раз за несчастные пять минут разрезает пространство и взмывает к потолку, оседая серной кислотой у меня на нёбе. Может быть, малодушно, но я не имею ни малейшего желания выяснять отношения с бывшим другом и в чем-то перед ним оправдываться. Особенно после того, что между нами произошло.

Поэтому выскальзываю из бассейна вслед за умчавшейся Славой, игнорируя мельтешащего под ногами Кирилла, сыплющего проклятиями и предостережениями, которые я совершенно точно не возьму во внимание.

 – Ты?!

На середине очередной пафосной фразы о том, что со мной сделают, если я не отстану от Авериной, Кир вдруг осекается и начинает давиться воздухом. Выпучивает глаза, держится за горло, я же прослеживаю направление его взгляда и криво ухмыляюсь.

– Охренел. Да.

Касаюсь подушечками пальцев Славкиных инициалов, выбитых у меня на груди, и ощущаю, как под ними чертов мотор перегоняет горячую кровь.

Сколько раз я смотрел на эти завитушки и материл и себя, и ее. Сколько раз в порыве всепоглощающего гнева или затянувшейся агонии я порывался свести служащую напоминанием татуировку. Не решился. Не смог.

Мотнув головой, я отгоняю безрадостные серые мысли, рассеянно переодеваюсь и не замечаю переполненного лютой ненависти Шилова. На автомате проскакиваю коридор, на ходу просовывая руки в рукава неизменной кожаной куртки, и скатываюсь по ступенькам во двор. Миную трущих детали тусы одногруппников, поправляю ворот свитера и, преодолев половину парковки, останавливаюсь у недавно перешедшей в мое владение ласточки.

Веду ладонью по гладкому блестящему боку агрессивной черной Камаро, цепляю боковое зеркало заднего вида и позвоночником чую, как между лопаток впиваются заинтересованно-завистливые иглы.

– Обалденная тачка, Гром!

– Да это произведение искусства!

Одобрительно гудят вынырнувшие из-за угла парни-пловцы, оттесняющие в сторону приплетшегося за мной Кирилла, тщетно старающегося перекрыть восторженный гул своим кислым «ничего особенного». Я же окунаюсь в бассейн радости при виде улыбающегося мне Тёмки и раздавшегося в плечах Ваньки.