Девушка на фотографии футболиста Березина. Часть 2

– Только ты можешь помочь, а мы теряем время! ― не выдержал Егор.

– Вряд ли я могу сейчас кому-нибудь помочь, ― эта гримаса должна была напоминать иронию. ― Если не хочешь уходить, можешь остаться здесь, а я пойду дальше спать.

При этих словах Маша развернулась уйти, механически выключила свет так, что лучи, доходившие из коридора, создали полумрак.

Вдогонку ей Егор бросил:

– Это профессор, он сказал, что ты знаешь, что он оставил тебе среди прочих бумаг письмо, но ты ни слова не сказала, видимо, приняла его решение. Ты хоть поняла, о каком решении он говорил?

– Не было письма, ― сначала все также апатично и безапелляционно заверила она, потом добавила с едва уловимым сомнением, ― хотя… там были какие-то бумаги, но я все равно не понимаю…

И правда, профессор в момент их последней встречи передал ей папки с какими-то бумагами, чтобы она посмотрела, если у нее будет время. Но времени не оказалось. Во всяком случае, для этих бумаг. Ассистентка психолога все-таки вышла и прикрыла за собой дверь. Она двигалась почти бесшумно, как будто на автомате.

Егор остался в одиночестве и задумался: неизвестно, кого еще больше нужно спасать: профессора, прожившего насыщенную жизнь, имеющего право на собственный выбор, или эту девушку, которая так сильно старалась помочь другим, что сама теперь экстренно нуждается в помощи? Под мерное тиканье часов глаза стали закрываться сами собой, тем более переезд был длительным.

Девушка вернулась минут через двадцать. Она зажгла свет и протянула футболисту листы исписанные мелким витиеватым почерком.

– Прочти, это оставил мне Николай Степанович.

Сама Маша только бегло пробежала глазами по строчкам, исписанным знакомым почерком, уловив его суть. Она не могла заставить себя прочитать письмо полностью.

– Ты уверена? Это же глубоко личное.

– Читай вслух.

Письмо

(из заметок Николая Степановича, адресованных Марии)

Дорогая Маша! Это не только обращение, но и искреннее признание Вашей значимости для меня. И, правда, за последние годы Вы стали для меня родным человеком. Я могу писать это открыто, потому что, когда Вы прочитаете эти заметки, мы уже не будем связаны уставными отношениями и профессиональной этикой.

Вспоминаю, когда впервые увидел Вас: робкого галчонка с огромными зелеными глазами (до сих пор не могу привыкнуть к многообразию оттенков Ваших глаз!). Вы были на удивление внимательны, вдумчивы. Вы были алмазом, который так блестел среди полудрагоценных камней и безделушек, что приходилось отводить взгляд, дабы не ослепнуть.

Именно поэтому я спрашивал Вас чаще других, требовательнее других, больше других. Именно поэтому давал Вашей группе творческие дополнительные задания ― мне было интересно, как Вы с ними справитесь. По той же причине я поначалу даже придирался к Вам ― боялся, что драгоценный камень окажется дешевой подделкой.

Не могу позабыть Ваше изумление, так явственно выступившее на Вашем лице, когда недвусмысленно намекнул, что хотел бы, чтобы Вы выбрали меня в качестве руководителя своей первой курсовой работы. Вы тогда так смутились, растерялись. Но, как обычно с Вами бывает, справились с волнением и даже улыбнулись.

Я оценил Вашу работоспособность, инициативность, основательность, ответственность, живость. Поэтому, когда мне понадобился помощник, я не стал искать человека с огромным стажем и костным мышлением, а взял Вас ― молодую, творческую натуру.