Девушка на качелях

– Карин, обряд причащения предполагает, что молящиеся исполнятся благодати Божией и возрадуются. Поэтому не принимай все так близко к сердцу. Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши.

– Но тут говорится, что Он берет на Себя грех мира.

– Знаю. Мне всегда представляется бедный Иисус, бредущий с полным мешком грехов, чтобы сбросить его в море или что-то в этом роде. Ну что ты, любимая! Не огорчайся. Помнишь, что ты вчера говорила про нашу крепость? Кстати, не пора ли ужинать? Паштет, стейк, мусс – ты опять яиц переложила, и он…

– …Не стои́т?! Ну и шуточки у тебя, Алан. Погоди, дай подумать. Нет, паштета на ужин не будет. У нас есть ветчина-прошутто и дыня.

– Я не голодный, но очень жадный, – заявил я и отправился за ней в кухню.

На следующее утро я проснулся оттого, что Карин целовала мне лицо и плечи.

– Доброе утро, любимый! А знаешь, какой сегодня день?

– Воскресенье.

– Ach, nein! Я совсем не это имела в виду. У нас сегодня месячина. Седьмое июля, ровно два месяца со дня нашего знакомства.

– Совершенно верно. Какой чудесный день!

Нагая, она поднялась с постели и встала перед зеркалом:

– Если хочешь, я тебе еще кое-что скажу.

– Что?

– У меня задержка. Вот уже три недели.

– Правда?

– Да.

– Ах, Карин! Ты пойдешь делать тест?

– Нет, это необязательно. Скоро я буду знать наверняка. Любимый, вставай скорее. Мы же идем в церковь.

Поскольку ни в Библии, ни в Книге общей молитвы об этом не говорится ни слова, я никогда не придерживался обычая поститься перед Святым причастием. Я выпил чаю, побрился, оделся и проверил часы, позвонив в службу точного времени. Вполне естественно, что меня больше всего занимало известие о беременности Карин. От меня (во всяком случае, пока) ничего не требовалось: ни кому-нибудь сообщать об этом, ни строить планы на будущее. Строго говоря, на время об этом можно было забыть, но я, естественно, не мог. Новость меня будоражила, особенно если она все-таки подтвердится. (А почему бы ей, собственно, и не подтвердиться? Карин – здоровая молодая женщина, других причин для задержки месячных нет.)

Хорошие новости, особенно личного характера, непосредственно затрагивающие твои перспективы на будущее, вызывают такое же щемящее чувство, как знакомые виды, встреченные в долгой бесцельной прогулке, – дом друга, река или собор, хотя сам и сознаешь, что рано или поздно они попадутся тебе на пути. Все вроде бы остается прежним, но тем не менее меняется, и начинаешь сознательно идти к неожиданно возникшей цели. Такое же чувство возникло сейчас и у меня. И у Карин, наверное, тоже. Больше она об этом не говорила, поэтому, следуя ее примеру, я тоже молчал. К самым важным вещам она всегда относилась с нарочитым безразличием, будто считала, что вполне способна совладать со всем этим: с рождением, смертью, внезапным обогащением, болезнью и так далее.

Великолепным июльским утром на фоне ясного голубого неба четко вырисовывался силуэт часовой башни городской ратуши. Ради воскресного дня притих даже Ревун, только у дальнего берега плескалась стайка голавлей. Я поставил машину на стоянку, мы обогнули башню и вошли в юго-западный придел церкви.

Я оказался прав: прихожан было не много, человек пятнадцать. Никого из знакомых я не заметил, хотя некоторых молящихся видел и прежде. Церковный служитель, всегда говоривший шепотом, направлял людей в часовню. Мы вошли и сели на места. Сквозь витражи восточного окна сияло солнце, заливая плиты пола красным, синим и зеленым: накидка центуриона, одеяние Пресвятой Девы, трава, на которой легионеры играли в кости. Однажды мой знакомый архитектор сказал, что зеленые насаждения вокруг зданий сквозь листву направляют солнечные лучи к земле. Вот и здесь то же самое, подумал я, разглядывая расплывчатые лужицы света, и мысленно вознес краткую благодарственную молитву о благополучии. Спустя минуту часы на башне пробили восемь, и из ризницы вышел Тони.

Он всегда произносил «Отче наш» тихо, стоя спиной к общине, будто свидетельствуя почтение Господу перед началом литургии. После этого он оборачивался и читал неизменную коллекту, глядя на паству, поскольку говорил от их имени: «Всемогущий Боже, Которому открыты все сердца, известны все желания, от Которого не сокрыта никакая тайна…»

Есть ли у меня тайны? Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы. Посему, что вы сказали в темноте, то услышится во свете… Мне ничего не приходило в голову.