Девушка по имени Москва

Прошел мимо девушки, которая усиленно затирала стену. Взял нехотя отвертку, начал ковырять дырку в стене. В голове снова включилось письмо. «Он взвел курок, ствол уперся в ее спину и начал искать висок. В его висках звенели льдом виски, в ее — стучало „я хочу, я хочу, я хочу“. Повышенная влажность, скоро она сожрет огнестрельное оружие вместе со всеми патронами. Оно пальнет в кромешной тьме, внутри, словно в тире, в котором погасили свет, пальнет и затихнет». Увлекся, скоро сквозь дырку стало видно комнату соседей.

Там женщина, в одной руке нож, в другой пара яиц, собиралась готовить яичницу. Даже невооруженному зрачку бросалось в глаза, как она держала мужика за яйца. Ни грамма нежности в этом завтраке.

— Ты цепляешься за слова. Мало ли что я сказала, это эмоции, женщине это позволительно. Там, где нет эмоций, нет женщины. Знаешь, чем отличаются настоящие мужчины? Они не цепляются за слово, они его держат.

— Масло забыла налить, — держал ситуацию под контролем муж.

Жена отложила яйца. Злость ее шипела, брызнула ядом, едва девушка налила масло на горячую сковороду. Злость боится термообработки. Скорее всего, через пару минут пара уже стучала мирно вилками о фарфор.

«На такой злости можно жарить и без масла. Люди — змеи. Яда внутри много, но как его использовать?»

— Снова я забрался в чью-то жизнь.

— Вы что-то сказали?

— Дыра.

— Озоновая?

— Похоже.

— А, так атмосфера ни к черту. Это на каждом шагу.

— Вот возьмите, — протянула она мне мастерок с куском цемента.

Я заделал дыру, не успев узнать, чем дело кончилось — омлетом или глазуньей.

Начал ковырять в другом направлении, тут же сделав еще одну дыру в другую квартиру.

Воскресенье. Она лежала в кровати с вопросом: «Воскреснуть или поваляться еще немного в субботе?»

— Дайте еще немного цемента?

— Что, опять не туда? Очень по-мужски.

«А вы женщина хоть куда!» — подумал про себя Мефодий.

— Да не, — не стал разбираться, насколько ниже пояса размышляла штукатурщица. — Уже двенадцать, а она все еще спит.

— Вам не угодишь. А чтобы было туда, не в дырку, заходите в дверь, да чтобы ждали, — протянула она мне цемент.

Я еще раз глянул в дыру. Девушке кто-то позвонил, она окончательно проснулась и уже нехотя отвечала по громкой связи:

— Спишь?

— Да.

— Одна?

— Он уже ушел.

— Зачем он тебе?

— У него такой богатый внутренний мир.

— И что? Захотелось ограбить?

— Захотелось пожить в роскоши.

«Матильда», — мелькнуло в голове у Мефодия, и ему вдруг тоже захотелось ограбить эту комнату, украсть самое ценное — девушку. Но в этот момент кусок цемента залепил все его желания.

— Вот так-то лучше, — залюбовалась на свой профессиональный шлепок штукатурщица.

«Кому лучше? Мне? Только захочешь начать новую жизнь, открыть кому-то свой внутренний мир, как тут же внешний наложит свое вето».

— Мерси, — выдавил из себя Мефодий.

— Не волнуйтесь, цемент хороший, ни одна тварь не проникнет.

«А нет такого, чтобы одна как раз и проникла, и осталась, и жила, и вдохновляла?»

«Нет такого, такого нет», — безоговорочно блеснули ее глаза из-под косынки. Она наконец сняла ватно-марлевую повязку, в которой была похожа на медсестру, пришедшую залатать цементом дыры в моей душе. Губы сочные и немного вспотели, будто вишня на рассвете. «Нет, не штукатурщица — каменщица высокого разряда. Такая легко может сбросить все камни с мужской души» — это было видно не вооруженным линзами глазам. «Неужели с работой так все хреново, что такие красивые тоже идут туда? Люди меняются, меняются женами и профессиями, они приспосабливаются для других нужд, то ли сами нуждаются, но как и все, стремятся к тому, чтобы нуждались в них……… они забывают значение первоначального своего замысла.

Вот и она, красивая дородная баба, стояла сейчас передо мною, будто прекрасное здание, которое приспособили к другим нуждам. Был дворец, а стал дворец спорта, был придворным, а стал дворецким. Кем угодно, лишь бы не ходили в душу по нужде, по необходимости. Хочешь, чтобы не пользовались, — перестань приносить пользу, как собака тапочки в зубах, вместо дичи на охоте. Будь диким, если охота. Будь ненадежным, некрасивым, неполезным, чтобы никто к тебе, в тебя не полез».

Мысли мне показались б\у. Где-то я это уже слышал или читал, но где — никак не мог вспомнить. Мне начало казаться, что кто-то думает за меня.

«Оголодал мужик», — смотрела на Мефодия с улыбкой штукатурщица. Не было ни стеснения в ее движениях. Она профессионально переодевалась. Рабочий день закончился, и она с радостью избавлялась от формальностей.

* * *

— Как твой ремонт? — спросил Кирилл без особого участия.

— Хочешь помочь с обоями или просто так спросил, из солидарности?

— Отчего же не помочь. Думаешь, надо менять сразу обоих?

— Так ведь ремонт. Иначе никак.

— Капитальный затеял? Я думал — косметическим обойдемся. Как тебе это в голову пришло? Обычно женщины фанаты всяких реформ.

Кирилл рассмеялся своим словам.

— Что смешного?

— Представил женщин в фанатском секторе, которые следят за большой игрой. На поле полный хаос, стройка века.

— Ты сам-то чем занимаешься? Если быть до конца откровенным, — зацепило Мефодия. — Чем?