Девушка по имени Москва

3. «Люби» себя, пож-та, не в смысле будь «эгоистом» нет, конечно, я вот толком не могу пока сказать, в чем ты себя ущемляешь, потому как, общаясь с тобой, чувствуешь, что ты уверенный, состоявшийся, цельный человек…

Прошу заметить время — 08:43)))

P. S. Скучаю по твоим рукам, объятиям, по твоей коже с мериносом) и по тебе целиком… Извини, не смогла сдержаться… Плодотворного тебе рабочего дня.

НЬЮ-ЙОРК: 1. Спасибо на добром слове. Спал сном младенца… Плакал и писался. 2. Расшифруй, пож-та, по поводу тишины и всё гораздо лучше, чем…

Пунктуальность — твой конёк!

P. S. Тоже скучаю… И предаюсь приятным воспоминаниям.

МОСКВА: 1. Расшифруй, пож-та, — «на добром слове»?!

2. Я же говорила, что могу «уйти в себя» — впасть в размышления по поводу настоящего и будущего наших отношений, забегать вперёд, строить планы, в целом и общем накручивала бы себя по полной программе… так вот сейчас этого НЕТ, живу и радуюсь жизни и тебе.

НЬЮ-ЙОРК: 1. Спасибо за добрые слова и заботу о моем сне.)))

2. Вот сейчас молодец! Верной дорогой идешь, товарищ! Жить, радоваться и наслаждаться жизнью — что может быть лучше!

МОСКВА: 2. Отчасти — да.

28 ОКТЯБРЯ

НЬЮ-ЙОРК: Доброе утро, Соня!

МОСКВА: Доброе, Даня!!!

Ай-яй-яй — стало немного сложнее писать, и плюс работы под завязку… так что попозжей опишу — напишу чувства, нахлынувшие на меня в электричке, и я их своевременно законспектировала в блокноте.

НЬЮ-ЙОРК: Жду с нетерпением, Сонечка!

МОСКВА: Давно бы так))) А то Соня-Соня…

…по уровню «сюрпризов» на работе ощущение, что моя попа уже 46 р-ра (((…

НЬЮ-ЙОРК: Какая хорошая работа! Значит, ждать тебя скоро безразмерно прекрасной…

МОСКВА: Да уж, а после прокурорской проверки отсижу. И в дверь не пройду.

НЬЮ-ЙОРК: Думаешь, посадят? После проверки?

МОСКВА: Поставят, к стенке.

НЬЮ-ЙОРК: У вас же смертную казнь отменили давно.

МОСКВА: Да? А, ну тогда в угол. Пожурят и отпустят.

Даня, я родителей поехала встречать, до вечера!!!

Тебе пораньше можно будет набрать, примерно в 22.00???

* * *

Он вышел на балкон, небо затянуто изморозью. Сквозь белую пелену бледное солнце нехотя смотрело на Кирилла. Море замерзло, только небольшая полынья внизу под балконом, у которой толпились пингвины. Они, как обычно, смотрели на уток, что ныряли в холодную пучину в поисках пищи. Кирилл поежился, поднял воротник пиджака, на его переносице, как и всегда в минуты беспокойства, возник Кавказ. Озабоченность эта была вызвана тем, что дела тоже встали, замерзли. Организованный ими опыт не принес ожидаемых результатов. Было непонятно, каким ледоколом выводить ситуацию из ледовитого плена.

В руках замерзал батон. Наконец Кирилл сломал его надвое и начал крошить. Пингвины только этого и ждали, они бросили уток и, выстроившись в шеренгу по рангу, двинулись ближе к балкону. Шли суетливо, подталкивая друг друга, несмотря на то, что между ног несли еще — яйца. Между большими сновали маленькие Адельфики. Кирилл прокашлялся, кашель был далекий и сухой, он жил своей жизнью, Кирилл своей. Из глубины отозвалась душа, сплюнула.

— Простыть не боишься? — спросил как всегда неожиданно возникший за спиной Мефодий.

— Нет, есть страхи и посерьезнее, — крошил Кирилл лоснящимся на солнце пингвинам хлеб.

— Прямо ручные, — кивнул Мефодий на пингвинов.

— Императорские.

— Опять разводишь подхалимаж. Вроде упитанные, а несчастные, глаза салом заплыли. Сытые, толстые, мерзкие, как ты с ними общаешься?

— Я не общаюсь, только подкармливаю, мерзкие — в этом ты прав. Зато знаешь, как вылизывают. Они любой гемор вылизать могут.

— Императорские, — усмехнулся Мефодий. — А маленькие чьи?

— У больших своя команда подхалимов.

— Симпатичные.

— Очаровашки.

— От очаровашек до подхалимов — один шаг. Это не мои слова. Такой вывод я нашел у Амор.

* * *

Амор