Девушка по соседству

– Какая жалость, – сказала Рут. – Но если уши у тебя не забиты серой, услышишь ты все.

И я услышал все.

Глава сорок первая

Когда все закончилось и они протерли ее раны спиртом, я подошел посмотреть, что они с ней сделали. Не только в этот раз, но и ночью, и утром.

Впервые за весь день я подошел к ней вплотную.

Они вытащили у нее кляп изо рта, зная, что она была слишком слаба, чтобы хоть что-то сказать. Ее губы распухли. Один глаз почти закрылся, веко стало красно-лиловым. Я увидел три или четыре новых сигаретных ожога на ее груди, на ключице и на внутренней стороне бедра. Треугольный ожог от утюга Рут вздулся и лопнул. Синяки россыпью по всему телу – на ребрах, руках, лодыжках и бедрах – там, где Вилли ее порезал днем раньше.

И еще я увидел надпись.

Я ШЛЮХА ТРАХНИ МЕНЯ

Буквы размером в два дюйма. Все заглавные. Наполовину прожженные, наполовину вырезанные на животе.

Словно написанные рукой неуверенного первоклассника.

– Вот теперь ты не сможешь выйти замуж, – сказала Рут. Она опять сидела в своем кресле, обхватив колени и раскачиваясь взад-вперед. Вилли и Эдди отправились наверх за колой. Помещение провоняло дымом, потом и спиртом.

– Это уже навсегда, Мегги, – сказала она. – Ты не сможешь раздеться. Ни для кого, никогда. Потому что он сразу увидит эти слова.

Я снова посмотрел на Мег и понял, что это правда.

Рут изменила ее.

Изменила на всю оставшуюся жизнь.

Ожоги и синяки со временем исчезнут, но это останется – отчетливая, пусть и не идеально выполненная надпись, – останется даже спустя тридцать лет. Ей придется об этом помнить и объяснять каждый раз, когда она будет при ком-то раздеваться. И стоя перед зеркалом, она будет видеть эти буквы и помнить. В этом году в школе ввели новое правило: обязательный душ после уроков физкультуры. Как она это вынесет – в комнате, полной других девушек?

Рут все это не заботило. Она вела себя так, словно Мег стала ее протеже.

– Так будет лучше, – сказала она. – Вот увидишь. Ни один мужчина тебя не захочет. И детей у тебя не будет. Да тебе повезло! Думаешь, это так здорово – быть симпатичной? Быть сексуальной? Так я тебе скажу, Мегги: в этом мире женщине лучше быть отвратительной.

Эдди и Вилли пришли, смеясь, с упаковкой колы. Они пустили ее по кругу. Я взял одну бутылку и крепко сжал в руке, стараясь не уронить. Меня поташнивало от сладковатого запаха карамели. Я знал: один лишь глоток, и меня вырвет. Я и так сдерживался все это время.

Донни отказался от колы. Он стоял рядом с Мег и смотрел вниз.

– Ты права, мам, – сказал он наконец. – Это меняет все. Я про то, что мы написали. Странно.

Он пытался понять эту загадку. И в конце концов решил ее для себя.

– Теперь в ней нет ничего особенного, – сказал он.

Он казался удивленным и даже радостным.

Рут улыбнулась. Улыбка была слабой, а губы слегка дрожали.

– Я же тебе говорила, – сказала она. – Видишь?

Эдди рассмеялся, подошел к Мег и пнул ее по ребрам. Она едва слышно простонала.

– Ну да. Ни фига особенного, – сказал он.

– Она вообще пустое место, – сказала Дениз, прихлебывая из бутылки.

Эдди снова пнул Мег, на этот раз сильнее, в знак согласия со своей сестрой.

Боже, уведите меня отсюда.

Пожалуйста. Отпустите меня.

– Думаю, ее снова можно растянуть на веревках, – сказала Рут.

– Пусть еще полежит, – сказал Вилли.

– Пол холодный. Я не хочу, чтобы у нее нос потек или кашель начался. Поднимите ее. Дайте на нее посмотреть.

Эдди освободил ее ноги, а Донни руки, но оставил их связанными, перебросив веревку через гвозди в балке.

Мег смотрела на меня. Она очень ослабла. Ни слезинки. Ни сил, чтобы кричать. Просто печальный затравленный взгляд: ты видишь, что со мной сделали?

Донни подтянул веревку, и руки Мег поднялись над ее головой. Конец веревки он привязал к верстаку, но натягивать не стал. Нарочитая небрежность, что было совсем не в его правилах, – словно его уже ничего не заботило. Словно Мег уже не стоила его усилий.

Что-то несомненно изменилось.

Словно буквы, вырезанные на ее теле, лишили ее силы пробуждать любые чувства – будь то страх, похоть или ненависть. Осталась лишь плоть. Бессильная. Вызывавшая разве что презрение.

Рут смотрела на нее взглядом художника, оценивающего свой холст.

– Нужно сделать еще кое-что, – сказала она.

– Что именно? – спросил Донни. Рут задумалась.

– Видишь ли, – сказала она. – Мы сделали ее такой, какой ее не захочет ни один мужчина. Проблема, однако, в том, что она все еще будет хотеть его.

Рут покачала головой:

– А это не жизнь, а мука.

– И что?

Рут снова задумалась. Мы внимательно наблюдали за ней.

– Я скажу тебе, что нужно сделать, – произнесла она наконец. – Сбегай на кухню и принеси оттуда газет. Побольше. И положи их вон в ту раковину.

– Для чего газеты? Что мы будем делать с газетами?

– Читать ей вслух? – сказала Дениз. И они рассмеялись.

– Просто принеси газеты, – повторила Рут.

Донни поднялся наверх, набрал газет, снова спустился. И бросил газеты в раковину рядом со стиралкой.

Рут встала.

– Хорошо. У кого есть спички? Мои закончились.

– У меня, – сказал Эдди.