Девушка с экрана. История экстремальной любви

— Антон мой учитель, его «Анна» просто шедевр. И не потому, что он мой брат. Касательно рукописи «После Натальи» — эдакий набоковский роман, на мой взгляд. Тема любви — вечная тема, и меня она волнует, как и всякого другого художника. Там очень хороши диалоги. И сцены любви необычно написаны. О постановке этого романа мы можем поговорить в твой следующий приезд. Это все.

Я чуть не подпрыгнул до потолка: я не верил, что это Панаев и что он говорит такие слова о моих романах.

— Сколько вопросов в интервью?

— Тридцать пять.

— Сегодня все не успеем. Я должен буду ехать еще в правительство, жду звонка. Давай включай, начнем.

Я заряжаю маленький диктофон кассетой. Он ставит диск с музыкой Моцарта, тихо-тихо. И тут я вижу невероятное: режиссер одним движением мускулов лица выбрасывает из головы съемки, сценарий, актрис, актеров, правительство, книги, бег, гонки и, совершенно расслабляясь и как бы переносясь из своих десяти миров в мой мир, единственный, только и существующий теперь для него, говорит:

— Первый вопрос?

Я задаю первый вопрос, и мы начинаем интервью. Такого интервью у меня не было ни с кем. А были и более великие люди. Недаром я сгораю от желания снять с ним фильм.

Ардалион прерывается, дает в селектор команду, и нам приносят какие-то ароматные благоухающие чаи.

— Специальная заварка, моя смесь, пробуй.

Чай открывает мне второе дыхание. Я вовлечен в магнитное поле Ардалиона Панаева и не могу ничего с собой поделать, увлекаясь им все больше и больше. Когда я был мальчиком, я не мог и мечтать, что увижу его воочию и — что вообще невероятно — он будет со мной разговаривать.

На двенадцатом вопросе раздается стук в дверь и тут же голос:

— Белый дом, Ардальон Нектарьевич.

Он, многозначительно глядя на меня, берет трубку. Ни один мускул не меняется в лице. Он продолжает смотреть. Слушает и чеканит:

— Да, Викентий. Я буду через двадцать минут.

И мне:

— Все, закончим завтра, не сердись.

Ему уже несут кожаное пальто, отделанное мехом, радиотелефон для прямой связи, папку с бумагами, и три «пристяжных» исчезают вместе с моей мечтой. Я не успеваю попрощаться. Остаюсь один: великолепно отделанный кабинет, снимки звезд мирового кино. С ним. Мой любимый актер Роберт де Ниро.

— Сегодня в двенадцать ночи я сообщу вам время на завтра, — говорит панаевский директор.

Я благодарю и откланиваюсь. Мы продолжаем на следующий день.

— У меня вообще, Алексей, интересная родословная, вон она на стене висит. Я из дворянского рода и одной родовой ветвью восхожу к Пушкину, а другой — к Лермонтову. То есть наследник обоих. Бабки и дедки служили при дворе у царя-батюшки.

Я встаю и с почтением разглядываю генеалогическую таблицу на стене, расписанную готическим шрифтом.

Рядом фото знаменитых итальянских и американских режиссеров в обнимку с тем, у кого такая невероятная родословная.

Он выжидает нужную паузу и говорит:

— Ладно, мы отвлеклись, давай продолжать. Работать!

— Ваш фильм «Раба» был возвратом к итальянскому неореализму…

Мы говорим о его лучшем фильме, принесшем ему мировую славу. Он недоволен прессой, критикой и тем, что Империя не приняла этот фильм, а также тоннами зависти и злословия, выплеснутыми на него коллегами.

Спустя час раздается звонок, он не берет трубку, и ему сообщают из-за дверей, что это «Белый дом».

Ардалион слушает и чеканит:

— Да, Викентий. Я буду через двадцать минут.

— Все, Алексей, закончим через день. Завтра у меня до ночи съемки.

— Ардалион, пятого января у меня день рождения, и я буду его праздновать в небольшом кругу. Будут также и ваши друзья…

— Сообщи Толю место и время. Буду обязательно, только с женой!

Он подмигивает мне. Ему уже несут кожаное пальто, рацию-телефон, бумаги, кожаный портфель, и, окруженный пристяжными, он исчезает.

Я стою посредине красивого кабинета и думаю: сон это иль не сон?

Позже я забираю Арину из театра после спектакля, и мы едем ко мне.

Едва мы заходим в дом, она восклицает:

— Алешечка, завтра у тебя день рождения. Я хочу тебе подарить — себя!

Она срывает с меня одежду, и через минуту я уже двигаюсь в ней. Она дарит мне себя, но как! Как будто автоматные очереди сотрясают ее извивающееся тело. Я целую ее слезы.

— Ты мое божество, — шепчет она. — С днем рождения!..

У мамы какие-то связи, блат, и мы решаем устроить мой день рождения в небольшой ресторации на киностудии. Мое 33-летие. Раньше я почему-то всегда считал, что не доживу до возраста Христа. Я и сейчас не верю, что дожил. Хотя оставаться после меня нечему.

Аввакум приезжает с Юлией, разодетой в пух и прах, в роскошной соболиной шубе.

Мы обнимаемся и целуемся. Я встречаю гостей на проходной.

— Алексей Наталиевич, с днем рожденья! — говорит Аввакум.

Юля вручает мне завернутый подарок.

— Когда ты уже из троек выберешься? — подкалывает Аввакум.

— Я бы лучше двоечником остался, навсегда!

— Назад возврата нет, — декламирует он. — «Колесо истории вспять не повернуть!» — Мы смеемся.