Девушка с хутора

— Один рябой,—подсказал Мишка и обрадовался. Наконец-таки он нашел, чем уколоть соперника: у Феди лицо было изрыто мелкими оспинками, и все поняли намек Мишки.

— Ну, ладно,—подумав, продолжал Федя,—Пусть будет так. Жил-был рябой, а этот рябой стал рассказывать сказку. А сказку он рассказал такую: «Жил-был...»

— Один рябой,—снова подсказал Мишка.

— И один ишак,—еще невозмутимей продолжал Федя.—И вот рябой стал рассказывать сказку, а ишак лезть и мешать...

— Ха-ха-ха!—расхохоталась Леля,—ну и Федька! Молодец! Рассказывай дальше.

— Дальше?

Федя покосился на Мишку. Тот сердито комкал в руках фуражку.

— Слушайте дальше,—Федя развеселился. — Только я сказку начну сначала. Жил-был...

Он подождал, не скажет ли опять что-нибудь Мишка. Тот молчал. Федя улыбнулся...

... один старенький, старенький старичок. Была у него кошка. И вот эта кошка...

Мишка решительно поднялся.

— Что за интерес?—сказал он,-—Бубнит всякую чепуху, а вы уши, как горшки на плетне, развесили. Давайте или что-нибудь другое делать, или... мы с Гришкой уйдем.

— Вот какой ты,—остановила его Леля.—Чем тебе Федя мешает?

— А тем... Что, мы для того пришли? Чего ты его, Гришка,, сюда приволок?

— Кого это приволок?—добродушно засмеялся Федя.—Что я тебе—чувал с Головой? Приволок...

— В башке у тебя полова.

Федя посмотрел на Мишку и, видя что тот злится не на шутку, сказал:

— Не нравится, и дуй за ворота. Никто тебя не держит.

— Мы еще посмотрим, кому первому за ворота.

— Фу, а еще кавалеры,—съязвила Нюра.

— Идем, Гришка! — Мишка решительно пошел к калитке.

— Вот человек... Распалился... Куда ты? — окликнул его Федя.

Мишку душила злоба.

— Жаба ты рябая! — крикнул он и, хлопнув калиткой, ушел. Поднялся и Гриша:

— Я тоже домой. Поздно уже.

— И нам пора,—спохватилась Симочка.

Они стали прощаться. Вдруг где-то близко раздался выстрел и кто-то быстро пробежал по улице.

— Ой, что это?—испуганно прошептала Симочка.

Все долго стояли и слушали.

— Стреляли... — наконец, первым прервал молчание Гриша.— Федька, ты как думаешь: из нагана?

— А то из чего же?

— Теперь по ночам часто стреляют,—шопотом сказала Леля.

— Большевиков ловят,—пояснила Рая.—Я наверняка знаю, папа мне говорил.

Где-то неистово залаяли собаки, где-то протарахтела запоздавшая фура, и опять все стихло.

— Пошли, Федька, домой, — решительно сказал Гриша.

— И мы,—спохватилась Симочка.—Проводите нас.

— А сами не дойдете?—усмехнулась Нюра и пошла к калитке. Вслед за ней ушли и другие. Леля закрыла калитку на щеколду и, испугавшись темноты, побежала в комнаты.

VII

В станице все чаще и чаще стали собираться митинги, все горячее разгорались споры.

— Что же это такое?—кричал кровельщик Сазонов.—При царе нас в три дуги гнули, а царя сбросили, так в станице по-прежнему будет атаман сидеть? В России давно уже советская власть, а здесь что? Атаман да Иван Макарович? Что один, что дру-гой—сам себе царь, сам себе государь. При царе мы. перебивались с хлеба на квас, а без царя — с кваса на хлеб. За что ж кровь проливали? Где же она, та свобода?

Роптали и казаки. Не все, конечно, а кто победней. Дашин отец, например, часто говорил на митингах: «Званье-то наше казачье, а жизнь—собачья».

А как-то вылез на трибуну и сам Иван Макарович Садыло,. Он важно откашлялся, снял папаху, перекрестился, снова надвинул ее на бритую голову, солидно расправил бороду и начал:

— Браты-казаки!

Но не успел он начать свою речь, как в толпе уже поднялся шум.

— Да цыть вы!—грозили сторонники Ивана Макаровича,— что вы человеку говорить не даете? Чего рот зажимаете?

— Да хиба ж це человик? Це ж кулак. Кровосос!

— А ну, заткни себе глотку!

— Ишь! Позахватали себе все земли да еще под самой станицей, а нам за десять-двенадцать верст киселя хлебать. Что же это вам—старый режим? Что ж оно так и будет?

— Довольно! Наатаманствовались!

Иван Макарович бил себя в грудь кулаками:

— А вы что? В коммунию? Россейским кацапам продались? А может, за тридцать сребренников, как тот Иуда Искариот?

— А ну, геть с трибуны, чучело!

И так почти каждый день. Шум, крики, споры. Но вот утром по станице разнесся слух, будто в Темрюке сбросили атамана и избрали Совет и что отряды красных партизан быстро движутся на Екатеринодар. Станичники заволновались. Одних эта весть обрадовала, других встревожила.

В тот же вечер Иван Макарович зашел к отцу Лели.

— А!—обрадовался тот,—садись с нами ужинать. Будь гостем. Что нового?

Иван Макарович поздоровался со всеми. И Леле он протянул широкую красную руку. Присел. На его серой, тонкого сукна черкеске белели оправленные в серебро костяные гозыри. На поясе висел длинный, тоже оправленный в серебро, кинжал.

Принимая от атаманши тяжелый граненый стакан, до края наполненный черно-красным вином, Иван Макарович слегка наклонил свою гладко выбритую голову и сказал:

— Дай боже!

Сделал два-три глотка, облизал языком усы.