Девушка с хутора

А после уроков Леля вдруг расплакалась. То ли ей было стыдно своего поступка, то ли ревела от досады, что класс не поддержал ее, только она закатила такую истерику, что Симочка не успевала приносить ей воду. Девочки всполошились.

А на другой день, дождавшись перемены, Леля швырнула Нюре на парту небольшой сверток и сказала:

— Это тебе за порванное платье. Носи мое старое. Оно еще целое.

Уж этого Нюра никак не ожидала. Она вскочила и даже не знала, что сказать. Стояла и растерянно глядела на окруживших ее подруг.

— Счастливая... — хихикнула Симочка.

Тут Нюра не выдержала и, схватив сверток, со всей силой бросила его Леле в лицо. Та успела отскочить в сторону, и сверток угодил в появившуюся в дверях Таисию Афанасьевну.

— Что за безобразие! — возмутилась та. Но когда ученицы разъяснили ей, в чем дело, она рывком раскрыла сверток и, осмотрев платье, сказала Нюре:

— Напрасно ты нос воротишь. Возьми и носи.

— Сами носите! — не могла уже больше сдерживать себя Нюра,—или пускай ваша Райка носит!

— Грубиянка!—Таисия Афанасьевна топнула ногой и повернулась к Леле.—Спрячь. Не хочет—не надо, пусть в рваном ходит.

На перемене группа девочек сбилась в углу у задней парты. Когда Леля с Симочкой вышли из класса, они с возмущением заговорили:

— Если дочка атамана, так думает—ей все можно.

— Только и хвастает, что казачка. Мы сами казачки, так что с того?

— Большевики и те были лучше...

— Тише!—испугалась Зоя.—Лелька услышит.

— Пускай слышит. Мой отец у белых. Чего мне бояться?

— А Нюрка молодец.

— И я бы на ее месте тем самым платьем Лёльке по морде надавала.

— И стоило надавать...

— А я еще слышала—наши хотят фронт бросать. Пускай деникинцы сами с красными бьются.

— Поналезло их на Кубань, корниловцев разных.

Нюра сидела в стороне. Она думала о своем: неужели ей теперь всегда придется так жить? Неужели теперь всегда над ней будут издеваться?

Как-то после уроков она возвращалась домой одна. Дул холодный ветер, серые рваные тучи низко неслись над раскинувшейся в степи станицей.

Нюра осторожно пробиралась вдоль плетней и покосившихся заборов, липких и мокрых ог недавно прошедших дождей, обходила мутные лужи. Ее старенькие калоши до самых краев облепила грязь. Навстречу из-за угла вышли два казака. Полы их серых черкесок были отвернуты и засунуты за пояс. Они шли один за другим, держа в руках винтовки. Между ними шагала, опустив голову, женщина.

Нюра не сразу заметила их, а заметив, вдруг замерла и в страхе прижалсь к плетню. Когда казаки и арестованная женщина прошли мимо, она все еще боялась пошевельнуться.

«Да ведь это ж фенина мать... а я ж ей ничего не сказала... И она мне... А может, она меня не узнала? Нет, узнала... Она ж глянула мне прямо в очи... Мама, мама! Что вы сделали!..»

Утром она решительно заявила тетке:

— Не пойду в школу. Меня трусит всю.

А вечером снова сослалась на головную боль и озноб и, чтоб тетка поверила, все время зябко куталась в шаль.

— Ноги, наверное, промочила,—заворчала тетка.—Я тебя на ночь керосином натру.

— Не надо...

— Спрашивать не буду.

— А я говорю—не надо.

Тогда тетка привела бабку Акимовну.

— А ну, пошепчите над дивчиною, может, сглазил кто.

Акимовна подошла.

— Что болит, девочка?

Нюра не сразу ответила,—совестно было лгать чужой женщине.

— Руки ломит, ноги ломит... Голова болит...

Старуха, беззвучно шевеля губами, трижды перекрестилась на икону и попросила тетку дать миску с водой и чистое полотенце. Потом потребовала, чтобы ее с Нюрой оставили наедине. Тетка безропотно вышла и, уходя, тоже перекрестилась.

— Ну,—Акимовна ласково посмотрела на Нюру,—я от хворобы святое слово знаю... Во имя отца и сына и святого духа...

Она опустила в миску с водой свои сухие старческие пальцы. Лицо ее стало строгим и суровым.

— Бабушка,—тихо сказала Нюра,—я боюсь—бог накажет.

Я, бабушка, не больная. Только не говорите тете, она мне, не знаю, что сделает. У меня ничего не болит.

Акимовна в недоумении посмотрела на нее.

— Я вас знаю,—еще тише прошептала Нюра.—Скажите — Оля жива-здорова?

Акимовна испуганно покосилась на дверь и приложила к губам палец. Нюра поспешила ее успокоить:

— Не бойтесь. Я никому не скажу. А вы объясните мне,— она придвинулась вплотную к Акимовне,—Оля про отца тоже ничего не знает, как и я про моего батьку?

— Тише! Не надо!—Акимовна снова покосилась на дверь.— Придешь ко мне... А здесь—не надо.

Она еще раз испытующе оглядела Нюру, погладила ее по голове и, погрозив пальцем, повторила:

— Не надо, деточка. Слушайся меня.

За дверьми раздался шорох, Акимовна засуетилась и, изменив, голос сказала громко:

— Вот и всё. Теперь перекрестись и будешь здорова. Ты— молоденькая, болеть тебе не нужно, только ноги не промачивай, а на ночь выпей горячего чайку с малинкой. Есть у тети малинка?

С этими словами она открыла дверь и позвала тетку. Та вошла, держа в руках кусок сала и два яйца.

— Возьмите, Акимовна, спасибо вам.

— И вам спасибо.

Она быстро собралась и, украдкой взглянув на Нюру, ушла.

Тетка бережно слила воду из миски в бутылку и поставила ее за икону. Полотенце сложила и заперла на замок в скрыню.

— Может, кушать хочешь?