Девушка с хутора

— И что оно делается? И чего только ни болтают люди! Ничего не поймешь. Кто божится, что наши уже под Москвой и советской власти уже нема, а кто гундосит, что красные уже под Ростовом, а Иван Макарович разоряется, кричит, что Кубань будет отдельное государство, а добровольцы того не хотят, что Деникин против казаков пошел, против Кубанской Рады. А бабы болтают, что небесное знамение было и страшный суд надвигается. Сахару нигде нема, крупы нема, лавочник Мозгалев весь товар припрятал. Бумажки какие-то по ночам раскидывают. Что оно делается? Не иначе, и правда, что конец света. Колесной мази, и той нема.

Карловна поделилась тоже новостью:

— Папашу встретила. Еду я с хутора, а меня догоняет кто-то. Оглянулась, а это он. Сидит на фуре, конями правит. И такой хмурый! Я испугалась, дала дорогу ему, поклонилась. Смотрю—коней придержал, остановился. Я опять поздоровалась, а он молча, значит, показал кнутом на постромки и коней тронул. Ничего не сказал мне. Я слезла с фуры, постромки поправила, а он уже далеко. Кони у него гладкие. Поехала за ним шагом. Еду да плачу, а он и ни разу не оглянулся. Видно, и правду люди говорят, что на том свете черти не будут так грешных мучить, как на этом свете нас батька мучает.

— На Ивана Макаровича он сильно злой,—косясь на Нюру, уже тише сказала тетка.-—Иван Макарович вокруг атамана день и ночь ходит, а папаша того не любит, он сам думает опять атаманом быть. Бешмет себе новый сшил, черкеску.

— Прости, господи! Одурел на старости. Да кто ж его теперь в атаманы выберет? С него ж песок сыплется.

Тетка ничего не ответила. Она не была у отца в такой немилости, как ее сестра. Выходя замуж, она получила в приданое и скотину, и деньги, да и сейчас жила неплохо. И покойный ее муж был зажиточным казаком. От него остался земельный пай. Она сдавала этот пай в аренду, и в скрыне у нее кое-что было припасено, хотя она об этом тщательно умалчивала.

— Что ж,—помолчав, сказала она,—наша женская доля тяжелая, а папашу бранить грех.

Кроме нее и сестры, у деда Карпо детей не было, и втайне она надеялась, что после его смерти ей еще кое-что перепадет из его богатства. Поэтому она даже радовалась, что сестра не пользовалась расположением отца, и сама не упускала случая что-нибудь шепнуть ему про Карповну.

В полдень, когда мать собралась возвращаться на хутор, Нюра проводила ее до калитки. Набралась решимости и спросила:

— А как же Фенька теперь?

— Чего Фенька?—насторожилась мать.

— Одна ж она...

— Ну и что?

— Трудно ей.

— Не мучь ты меня!—вдруг раздраженно крикнула Карповна.—Что ты мне душу вытягиваешь? Что я могу теперь сделать?

— Вы бы, мама...

Но Карповна не стала слушать и ушла.

Нюра постояла у калитки и вернулась во двор. Ее тихо окликнула Даша, и они сошлись на месте обычных своих встреч.

Даша за последние дни похудела и стала казаться старше. На лбу появилась даже морщинка.

— Ты не больная?—невольно спросила Нюра.

Даша улыбнулась. Такая хорошая была у нее улыбка, так ласково засветились ее глаза, что Нюра невольно придвинулась к ней, схватила за плечи.

— Ой, Дашка! Ты ж моя деточка дорогая.

— Ну, и деточка,—засмеялась та.—Я теперь как старая бабушка. Честное слово, Нюрка, как бабушка. Такая стала серьезная!.. И мама больная и хату топить нечем. И что они, проклятые беляки, с нами сделали!

И вдруг горячо:

— Слушай! Слушай, что я тебе скажу. Я тебе, Нюрка, верю. Ты ж поклялась, что будешь подругой мне. Иди до нас.

Нюра не поняла. Даша разъяснила:

— Беляков все равно выбьют. Ты думаешь, в станице наших нет? Ты думаешь, что только одни жинки да старики от красных здесь остались?

— Ну? Что ты? О чем ты?

— А о том. Сама понимать должна. И еще знаешь, что? Сказать? Ты обрадуешься. Только, Нюра, клянись отцом, что никому не разболтаешь. Поклянешься?

Нюра внимательно слушала Дашу, взволнованная ее шопотом, ее горящими глазами.

— Клянусь...—твердо сказала она.—Пусть мне на свете не жить, пусть я батю никогда не увижу! Говори.

И Даша ей открыла самый большой секрет:

— Оля опять в станице... Живет у бабушки Акимовны, только никто не знает. Степа один и видал ее. Недавно ночью из соседней станицы пешком пришла. Одна. Не знаю—останется здесь или опять уедет в город. Давай к ней сходим.

— Олька?—и удивилась и обрадовалась Нюра.—Ой, Дашка, а я сама... Я сама чуть в город не уехала. Ты ничего не знаешь. Я как к поезду подошла, а там что делается! Что делается! У меня нехватило духу. А один офицер—ну прямо Костик. Такой противный! Казаки ругаются, кричат. Все с винтовками, с бомбами! А один вагон весь с офицерами. Вот жуть!

— Да ты постой, ты мне скажи—будешь с нами?—переби-ла ее Даша, и лицо ее снова стало строгим.

— А чего с вами?—все еще не понимала Нюра.—Конечно, буду. Мне бы Ольку повидать. Вот интересно!

— Ну ладно, я тебе потом скажу.

— Погоди. Кажется, тетка кличет,—Нюра прислушалась. — Я пойду. Еще увидимся.

Она отошла от плетня, потом опять подбежала к Даше.

— Как думаешь—наши батьки вернутся? А?

— Хоть бы вернулись!—вздохнула та.

— Вот бы праздник был!

И Нюра радостная побежала домой.

XXXII