Девушка с хутора

— Ну, так вот... Я теперь так рада, так рада! И не страшно мне вот даже столечко,—она показала кончик пальца.—Как рассказали они мне про то, про другое, да как походила я с ними... Ночью раз целую кошолку наганов несла... ей-богу, девочки, иду прямо по главной улице, кругом фонари горят, офицеры туда-сюда ходят, а мне хоть бы капельку страшно было. Только одно и думаю: как бы не узнали, как бы мои наганы не пропали! Потом сама удивлялась: отчего не страшно? Если бы я еще была храбрая, а то я совсем не храбрая. Ночью лежу, где-нибудь стукнет, а я уже вскакиваю. А здесь, ну прямо удивительно, как я не боялась...

«Может быть, и я не побоялась бы,—задумалась Нюра.—Не знаю...»

— Ну, вот, слушай,—еще тише заговорила Оля,—познакомилась я с теми комсомольцами. Таня—она тоже комсомолка. Как начнет рассказывать, так глаза у ней делаются ясные-ясные. Я раз спросила: «Отчего у тебя такие глаза?», а она говорит: «Не знаю. Какие такие глаза?» Ну, ей не видно какие глаза, а я вижу. Я б теперь сроду не бросила комсомол. Мне и папу жалко, и всех жалко. Папа мой все время на фронте был, с белыми дрался, его ранили.

Нюра внимательно слушала и, когда Оля умолкла, спросила: — Вот это ты мне и хотела сказать? Затем и звала?

— Да. И еще я хотела спросить тебя_: хочешь быть с нами?

Нюра посмотрела на Дашу. Та смутилась и в свою очередь 'спросила:

— Ну как, Нюра? Будешь?

— А ты как? — снова вспыхнула Нюра. — Думаешь — я дурочка, ничего не вижу? Думаешь, не понимаю, что вы с Олей заодно? Зачем вы от меня скрывали? Ты ж тоже комсомолка. Что я, не вижу? И Степа, наверное, тоже. Не могла мне сразу сказать... Вам люди набрехали, что я Рыбальчиху выдала, так вы мне теперь не верите. Да? Не верите?

Она быстро пошла к дверям. Даша вскочила, преградила ей дорогу и в первый раз за всю их дружбу сказала повелительно:

— Сумасшедшая! Совсем рехнулась! Если б не верили, не говорили бы тебе всё.

Нюра остановилась.

— Ничего вы не понимаете. Ничего не знаете...

И вдруг горячо:

— Вы думаете, мне как? Хорошо? Сама не знаю, куда деваться. Мне как в школу теперь ходить, так лучше бы я умерла. А мама ничего не понимает. Ей говори, не говори — один толк. То ругается, то плачет... Комсомолкой быть? Как же я буду? Меня вон в школе заставили раненым офицерам кисеты шить А не шей — что будет? Либо меня мать со света сживет, либо ее шомполами бить станут. Я шью, а сама думаю: что ж я делаю? Может, те офицера уже давно моего батьку казнили. Плакать мне хочется, я не плачу, сама себе говорю; «Не плачь, не плачь, лучше смейся, чтоб никто ничего не знал». Заплачь — одна Лелька три дня издеваться будет. Видите как? А вы меня в комсомол... А потом тоже вспомните: «Белым кисеты шила».

Нюра хотела еще что-то сказать, но раздались чьи-то шаги, и она умолкла.

— Степа! — обрадовалась Даша.

В сарай тихо вошел высокий парень в потертом и тщательно залатанном кожушке, в серой солдатской шапке. Всматриваясь в сидящих в темноте девочек, он поздоровался с ними, остановился у дверей и стал внимательно прислушиваться.

Оля продолжала свой разговор с Нюрой:

— Ты говоришь — кисет. Ну что ж... Это, конечно... Но мы же знаем, что ты не по своей воле.

— Ясно, — ухватилась за эту мысль Даша. — Чего ты, Нюра, в самом деле? Ты говори: согласна или не согласна?

— Я и сразу была согласна, — неохотно ответила Нюра, — только ничего я не знаю... Что ж мне теперь делать? Ну, буду я комсомолкой, буду с вами. Но ведь я же и так с вами. А потом что? Опять кисеты шить? — уже с досадой сказала она. — Вы ж объясните, что ж вы теперь сами делаете?

— А мы еще только сговариваемся, — боясь выдать свою радость, осторожно ответила Даша. — Мы еще сами ничего не знаем. Что нам скажут, то и будем делать. Может, куда пошлют, может, где оружие надо спрятать. Вон Оля рассказывала, что в городе такие хлопцы! Кто к красным прорвался, те на фронте.

— Да, — все еще прислушиваясь к чему-то, тихо сказал Степа, — только прорваться туда трудно...

— А девчата? — спросила Нюра.

— Есть и девчата.

—С винтовками?

- Да.

— Может, и правда, — задумалась Нюра. — А еще что?

— Еще? Вот Таня сказала мне: «Уезжай в свою станицу, собери самых-самых надежных хлопцев и девчат, таких, что против белых, что жизни своей не пожалеют. А работа найдется...» Мне здесь еще к одному человеку сходить надо. Тоже городской. Я уже с ним раз видалась, да только не успела все спросить. Может, завтра опять пойду к нему.

— К кому? — спросила Нюра.

— Этого сказать нельзя.

— Значит, опять не верите мне?

— Заладила свое. А ты не спрашивай. Так принято у комсомольцев.

Где-то поблизости залаяли собаки. Степа опять встрепенулся. Оля заметила его волнение.

— Что ты все слушаешь? — тревожно спросила она.

— Тсс... Не шуми...

Он еще постоял и стал рассказывать: