Девушка с хутора

— Сейчас, один человек чуть не пропал. Иду сюда к вам мимо кладбища. Темно. И вот слышу шаги. Место глухое. Я остановился. Вдруг шум, крик, а потом с винтовки кто-то раз-раз! И побежали. Я тогда через забор да за могилки, в самую темь забрался и притаился. Опять кто-то бахнул с винтовки. Слышу, кричат: «.Обходи! Обходи с той стороны! Держи его! Лови!» Я догадался, что человека казнить вели, а он вырвался и убежал. Слышу—ходят кругом, ищут, ругаются, сернички зажигают. То ко мне ближе, то от меня дальше. Я лег, не дышу. Жуть берет. Потом стало тише, ушли... Что, думаю, делать? Вылезать или не вылезать? Подождал еще. Тихо... Я поднялся. Только хотел идти, вдруг слышу,—стонет кто-то да совсем близко. Я аж сел. Слушаю... Опять стонет. Я — к нему. Он замолчал, подумал, что я из тех, кто его ловит. Я еще ближе к нему подкрался, а он от меня, от меня, а сам вот-вот упадет. Раненый. Схватится за дерево, постоит и ковыляет дальше. Я шепчу: «Не беги, не беги, я не кадет. Не беги, пропадешь». Он остановился. Глянул я, а это...

— Кто же? — невольно вырвалось у девочек.

Степа молчал.

— Да не бойся. Нюрка ж теперь наша, — сказала Даша.

Степа еще помедлил. Потом присел и продолжал:

— Только смотрите, девчата, чтоб никому ничего! Понимаете? По-комсомольски. То был Илья Гаркуша, что еще весной с фронта пришел раненый. Помните? Когда наши отступали, он в тифу лежал. Вылечился. Его не трогали, а недавно взяли и посадили. Он хотел бежать из тюрьмы, а его поймали и приговорили к казни... Я его под руку взял, и мы пошли, а куда идти — сами не знаем. Гадали, гадали, путались, путались, да и пришли в одно место. А куда пришли — про то спрашивать не надо.

Он поднялся и стал бродить по сараю. В самом темном углу остановился, пошарил там что-то и позвал_:

— А ну, идите сюда, девчата.

Те обступили его.

— Вот тут бы в стене дыру сделать, — сказал он. — Будет лазейка прямо на огород. Если нас кто-нибудь здесь захватит, мы — раз! и до свиданья. Ищи ветра в степи. Отверстие пробить, камышом прикрыть... Как думаете? И вот что надо сделать... Гаркуша хоть и спрятался, а кто его знает, что дальше будет. Надо его так укрыть, чтобы никто не нашел. И рану ею лечить надо. Сейчас, правда, мы ничего не выдумаем, а завтра я кой-что порасспрошу у людей, опять соберемся здесь и будем знать, как и что. Завтра приходите, девчата, сюда. Только ты, Нюрка, гляди теперь в оба. Ты теперь у нас, знаешь, кто? — Он лукаво посмотрел на нее и, склонившись к уху, прошептал: — Ком-со-мол-ка...

— Нy тебя! — смутилась Нюра и отвернулась.

Степа подошел к дверям, распахнул их и вдруг удивленно Крикнул:

— Глядите!

Все подбежали к нему.

Легкие белые хлопья бесшумно и обильно падали на землю, на плетень, на черные ветви акаций.

— Зима! — обрадовалась Нюра. Она выскочила во двор, схватила горсть снега, бросила им в Степу. — Вот тебе!

Через час, когда они, распрощавшись с Олей, шли домой, Степа говорил:

— Эге, на снегу нас теперь здорово видно.

Но скрыться было некуда. И долго еще маячили три темных фигуры по забеленной снегом станичной улице.

XXXIV

Снег пролежал недолго. К утру подул южный ветер, и вскоре белые чистые улицы вновь превратились в темное вязкое месиво.

Выбирая места посуше, Федя Тарапака шел домой из гимназии. Сегодня у него опять была стычка с Мишкой Садыло. Всю перемену Мишка донимал его, доказывая, что он плохой казак, Не умеет сидеть в седле, что заставь его драться с красными, он на коне никого не догонит, а из винтовки не попадет в человека. Федя понимал, что Мишка нарочно хочет раздразнить его, и поэтому старался быть поспокойней, но, когда вмешались одноклассники и кто-то, поддерживая Мишку, сказал, что Федя сидит на коне, «як трясогузка на веточке», он не вытерпел и загорячился. Слово за слово, и началась перепалка.

— А ты тоже... казак! — усмехнулся Федя, — да тебя и на коня-то не иначе, как мамка сажает.

Тогда Мишка стал донимать его иначе. Он знал его больное место и сказал:

— Кто б говорил, а ты бы молчал. Ты и коня-то хорошего никогда не видал. Вот у моего батьки кони, так кони. Сколько у нас казаков перебывало, все завидуют. За нашего гнедого, знаешь, сколько грошей дают?

— Да я мою Ласточку за твоих трех гнедых не сменяю. Что ты понимаешь? На скачках кто ее обогнал? Никто. Отец сказал—пусть землю, пусть хату, пусть всю скотину заберут, а Ласточку он никому не отдаст.

— Отдаст, заставят, — подливал Мишка масла в огонь. Он знал, что одного коня у фединого отца уже забрали, что Федя три дня ходил сам не свой. — Что ж, ты для нашей кавалерии и коня пожалеешь? Может, для красных его выхаживаешь?

— Иди ты к чорту! — обозлился Федя. — А ты много коней отдал? У твоего батьки, небось, ничего не тронут. Знаю я, почему у вас не трогают...

Возвращался домой он разгоряченный спором.

Навстречу показалась конница. Казаки ехали вдоль улицы по четыре в ряд. У темной огромной лужи они разделились по двое и пустили коней под плетнями и заборами. Кони шли шагом, месили грязь.