Девушка с хутора

— Ага! — не крикнул, а, точно ворона, каркнул от радости Мишка и, как ошалелый, ломая ветви, обрывая на себе одежду, камнем спустился вниз, бросился в хату к матери:

— Наши!

— Где? Кто? Говори толком! — допытывалась мать, но Мишка только таращил на нее глаза, кружился по хате и все твердил: «Наши! Наши!».

XXIV

Вот уже два месяца как на Кубани снова хозяйничают белые. Вернулись в станицу и лелин отец, и Иван Макарович, а Костика даже сам генерал Покровский наградил чином есаула.

Поднял голову и дед Карпо. Он опять нацепил себе на грудь царскую медаль и важно расхаживал по хутору.

Была поздняя осень, сады посерели, осыпались, только на старой ветвистой шелковице, одиноко стоявшей у заброшенного колодезя, еще трепетали желтые, как лимон, листья.

Над хутором проплывали большие белые облака. Они часто заслоняли солнце, но сегодня день все же выдался хороший — сухой и теплый.

В такую погоду Нюра охотно пошла бы погулять. И в самом деле; как хорошо в эту пору идти вдоль плетней, по тропинке, усеянной опавшими листьями! Как приятно и тихо они шуршат под ногами! В воздухе вспыхивают и тут же гаснут серебристые паутинки, и где-то далеко-далеко кричат журавли...

Но Нюра уже давно не выходит со своего двора.

— Сиди, не лезь людям в очи, — то и дело напоминает ей мать. — Не слушался меня твой батька, твердила ему — держись за казаков, — так нет же: ушел с красными. А теперь люди добрые на нас пальцем тычут.

— Мама, а Щербина, а Кухаренко, а галин отец Полищук? Они ведь тоже казаки. Не один же батя...

■— Поговори мне еще! Умная больно стала.

— Ну вас! —обиделась Нюра и принялась убирать в хате.

Мать взяла ведро и, хлопнув дверью, вышла.

Убрав со стола, Нюра подошла к окну. Солнечный луч вдруг ярко вспыхнул, рассыпался на осколочке зеркальца. Она взяла зеркальце в руки и посмотрела на себя. Увидела только правую щеку и правый глаз, окаймленный тонкой и черной бровью. Задумалась, вспомнила лелину гостиную с высоким, до потолка, трюмо... Не заметила, как вернулась мать.

— Что застыла, как цапля на лимане? Делать нечего?

Нюра оглянулась, положила на место зеркальце.

— Вы только и знаете, что бранитесь. Лучше, мама, скажите, как же теперь со школой? Что же мне так навек хуторянкой и оставаться? За что ж теперь меня из школы прогнали?

— А ты не будь дурой. Чего от Марины нос воротишь? Костик ее теперь есаул, в силе, попросит атамана, и снова будешь школьницей. Видишь, чтб твой отец наделал.

— Костику кланяться?

— Надо — и поклонишься. Голова не отвалится.

На глаза Нюре попался старый отцовский пояс с потускневшим медным набором. Она бережно свернула его в клубочек и украдкой сунула под свою подушку. Подмела пол, поставила за печку веник и вышла из хаты. Мать что-то крикнула вслед, она не отозвалась и, поманив Серко, направилась с ним за сарай. Теперь она часто приходила сюда и сидела в тишине, думая об отце. Знала: пока на хуторе белые, ему не вернуться.

Она села на свое обычное место у обмытой дождями стены сарая и с грустью посмотрела на свежий пень с разбросанными вокруг щепками. Еще недавно шумел здесь стройный зеленый тополь, любимый приют неугомонных птиц. Как она упрашивала мать не рубить этого дерева! Ничто не помогло. Вспомнила: когда пришли казаки с топорами, она попыталась прибегнуть к последнему средству — бросилась к матери, крикнула:

— А батя, батя что скажет!

— Цыть ты! — украдкой оглядываясь на казаков, оборвала

ее мать, и шопотом на ухо: — Ты мне при чужих людях батьку не вспоминай.

А все ради Марины. Понадобился ей лес. Небось, свое де-рево рубить пожалела, а мать отказать не могла, не посмела... Отломила только от тополя зеленую веточку, поставила ее за икону и заплакала...

— Тем топором да ноги бы порубить Марине! — все еще не могла успокоиться Нюра.

И еще вспомнила: когда белые заняли хутор и мимо хаты важно проехал на своей огромной фуре дед Карпо, мать прибежала домой бледная, заперлась и, схватив Нюру за руку, без конца твердила ей:

— Дедушка здесь! Дедушка здесь! Не смей теперь с Фенькой водиться. Слышишь!

И с тех пор стало еще тоскливей. Нередко видела она мелькавшую за плетнем подругу, украдкой кивала ей головой, а подойти не смела.

Как-то ее окликнула Карловна:

— Сбегай к Марине, соли займи. Дожили с той войной, с теми большевиками, что и соли уже нема...

— Не пойду! — наотрез отказалась Нюра. — Она, может, заодно с теми, что в батю стреляли, а вы... Эх, мама!..