Девушка с корабля

– Не надо рассказывать мне о таких отвратительных вещах. – В голосе ее послышались почти истерические нотки. – Я не хочу ничего слышать о жженой пробке до самой смерти.

– У меня такое же чувство. Сэм сделал шаг к ней. – Дорогая, – заговорил он тихим голосом, – как это похоже на вас позвать меня сюда. Я знаю, что вы думали при этом. Вы думали, что меня необходимо приласкать. Вы хотели выказать мне симпатию, залечить мои душевные раны, обнять меня и сказать, что мы любим друг друга, а до остального нам нет никакого дела.

– Вовсе не это.

– Не это?

– Нет.

– Не это? – Он в недоумении посмотрел на нее. – Я думал, вы хотите утешить меня. Я только что пережил неприятное мгновение, перенес тяжелый удар…

– А я, – страстно заговорила она, – я не перенесла удара?

Он сразу размяк.

– Неужели вы тоже перенесли удар? Бедняжка. Сядьте и расскажите мне все.

Она отвернулась от него, стараясь подавить душевную борьбу.

– Неужели вы не понимаете, какой удар перенесла я? Я думала, вы витязь.

– Чему дивитесь?

– Я говорю, я вас считала за витязя.

– Ах, извините!

Какой-то матрос появился на палубе, завязал какой-то канат и снова исчез. Матросы легко зарабатывают свой хлеб.

– Так что? – переспросил Сэм, когда матрос ушел.

– Я забыла, что я сказала.

– Что-то относительно витязя.

– Да, я вас считала за витязя, за рыцаря.

– Очень хорошо.

– Но вы не то, что я думала.

– Не то?

– Нет.

– Нет?

Наступила пауза. Сэм чувствовал себя обиженным и растерянным. Он никак не мог понять ее настроения. Он шел, ожидая, что она приласкает и утешит его, а она была холодна, как ледяная гора. По какой-то циничной аccoциации ему вспомнилось несколько строк стихотворения, которое ему пришлось переписать сто раз в школе в наказание за то, что он принес в церковь белую мышь.

О, женщина, пока легка,
Та-та, та-та, к руке рука,
Но если горе иль нужда,
Та-та, та-та, верна всегда.

Он уже забыл теперь точно слова этого стихотворения, но смысл его был таков, что женщина, как бы она ни относилась к человеку во время его материального благополучия, всегда готова утешить и приласкать его в несчастье. Как мало знал поэт женщин!

– Почему же? – нерешительно вымолвил он.

Она слегка всхлипнула.

– Я возвела вас на пьедестал, а у вас оказались глиняные ноги. Вы разбили тот образ, который я создала. Я больше не могу думать о вас, не представляя вас в то же время таким, каким вы стояли сейчас в зале – растерянным и беспомощным…

– Да, но что же я мог сделать, если пианист убежал?

– Что-нибудь. Ей пришли на память слова, только-что вчера сказанные ею Джэн Геббард: «Я не могу простить человеку, если он кажется смешным». – И что за мысль, вскричала она, – пришла вам в голову пародировать Берта Вильямса?

Сэм был возмущен.

– Я вовсе не собирался пародировать Берта Вильямса. Это была пародия на Фрэнка Тинни.

– Почем же я знаю?

– Я сделал все, что мог, – мрачно проговорил Сэм.

– Это была ужасная мысль с вашей стороны.

– Я сделал это ради вас.

– Знаю! Чувствую свою вину. Она опять вздрогнула. Затем вдруг протянула ему маленький черный шарик. Возьмите его.

– Что это такое?

– Это подушечка для булавок, которую вы вчера купили мне в подарок. Единственный подарок от вас. Возьмите его обратно.

– Не желаю. Что я с ним буду делать?

– Вы обязаны взять его назад, – проговорила она тихим голосом. – Как символ.

– Как что?

– Как символ нашей разбитой любви.

– При чем же тут эта штука?

– Я не могу выйти за вас замуж.

– Что? Перестаньте!

– Не могу.

– Ну, бросьте, что за глупости, – продолжал храбриться он, хотя сердце у него упало. Она отрицательно покачала головой.

– Не могу.

– Фу, черт возьми!

– Не могу. Я очень странная девушка…

– Вы очень глупая девушка!..

– Послушайте, какое право вы имеете говорить мне такие вещи? – вспылила она.

– А я не понимаю, какое право имеете вы говорить мне, что не можете выйти за меня замуж и совать мне в руки какие-то дурацкие штуки, с жаром возразил он.

– Ах, вы не понимаете?

– Пусть меня заберут черти, если я понимаю!

– Когда я согласилась выйти за вас замуж, вы казались мне героем. Вы олицетворяли для меня все, что только есть благородного, смелого и чудесного. Мне стоило закрыть глаза, чтобы представить, как вы прыгаете в воду через перила. Теперь же, голос ее задрожал, – когда я закрываю глаза, я вижу перед собой человека с отвратительным черным лицом – посмешище всего парохода. Как же я могу выйти за вас замуж?

– Послушайте, вы говорите обо мне так, как будто бы у меня закоренелая привычка мазать сажей лицо. Вы говорите так, точно ожидаете, что я явлюсь в церковь и предстану пред алтарем с лицом, вымазанным сажей.

– Я постоянно буду думать о вас и представлять себе вас таким, каким видела сегодня вечером. – Она печально посмотрела на него. – У вас и сейчас левое ухо замазано сажей.

Он попытался взять ее за руку, но она отстранилась от него. Он отпрянул, точно его ударили.

– Так значит конец? – проговорил он.

– Да. На кончике уха и немного на щеке.

– Конец? – повторил он.