Девушка с легким характером

Я вышла от Аделаиды Витальевны. У меня было такое ощущение, что Клементиной Новостроевской никто из ее родственников по-настоящему не интересуется. Ну, безразличие Аделаиды Витальевны еще можно понять, ведь девушка ей – седьмая вода на киселе. Подумаешь, дочь троюродной сестры, да еще и с огромной разницей в возрасте. Скорее всего, и с Валентиной они не виделись сто лет, эти троюродные сестры. Но Валентина! Мать называется! Да и Анастасия Александровна проявила себя тоже как-то формально. Если бы исчезновение Клементины не отразилось на ее бизнесе определенным образом – все-таки она заметный человек в городе, эта бизнес-леди, люди могут подумать, что она равнодушна к судьбе собственной племянницы, – думаю, что она бы и не обратилась ко мне за помощью. Вот Георгий Мараховский, как мне показалось, более всех озабочен тем, что могло произойти с девушкой, куда могла пропасть Клементина.

Я села в свою «девятку» и поехала к себе в гостиницу. Ехать пришлось по другой дороге: на той, по которой я приехала сюда, я увидела рабочих в ремонтной одежде и знак, запрещающий движение.

Примерно на середине пути показался пригорок, а из-за него, как волшебное видение, возникла церковь. Мне она напомнила картинки из сказки Пушкина о царе Салтане, которую я очень любила в детстве. Тут же я услышала торжественный перезвон колоколов. Видимо, это уже началась служба. Я услышала звучание мощного многоголосного хора. Но когда я подъехала совсем близко, то поняла, что все-таки это была не церковь, а монастырь. К тому же пение уже закончилось.

Я вышла из машины и вошла в монастырские ворота. Церковные фасады, видимо, совсем недавно обновили. Они были покрашены яркой краской, в основном голубой и желтой, которая гармонировала с пышно цветущими пионами и георгинами. По двору ходили монашки. Они были молодые, некоторые даже совсем юные. Но были женщины и постарше. Все они были одеты в черные длинные платья. Даже платки были черные, которые несколько оживляли белые отвороты.

Я посмотрела на лица монахинь. Они были печальными, у некоторых – даже мрачными. Но на всех лежала печать отрешенности, словно они уже не принадлежали этому миру. Нет, все-таки мне не понять этого. Как можно сейчас, в двадцать первом веке, заточить себя в монастырь? Не говоря уже о том, что здесь нет никаких компьютеров, мобильников и прочих гаджетов, ведь, насколько мне известно, жизнь в монастыре – не сахар. То есть вставать нужно чуть ли не в четыре часа утра, когда самый сон. Да и ложиться спать предписано не позже девяти вечера. А еще молиться, молиться и молиться. И трудиться. Вон одна худенькая монахиня катит перед собой тяжелую тележку, доверху чем-то нагруженную.

Я подошла к ней и, взглянув ей в лицо, отшатнулась. На миг мне показалось, что это Клементина. Но нет, это была не она. Похожа, очень похожа, но…

– Что с вами, сестра? – мягким, певучим голосом спросила юная монахиня. – Вам нехорошо?

– Нет, нет, со мной все в порядке, не беспокойтесь, – ответила я. – Просто… вы очень похожи на одну девушку, которую я ищу. Вот, взгляните, – я достала фотографию Новостроевской.

– Да, похожа, – согласилась девушка.

– Скажите, а она здесь у вас не появлялась? – спросила я с затаенной надеждой.

– Нет, сестра, – ответила девушка. – Правда, я совсем недавно приняла постриг. Поэтому вам лучше поговорить с нашей матерью-настоятельницей.

– Проводите меня к ней, пожалуйста, – попросила я. – Скажите, а как зовут вашу настоятельницу? Как к ней нужно обращаться?

– Мать Евпраксия, – ответила девушка.

– А вас как зовут? – спросила я.

– А я Ефимия, – ответила она.

Надо же, имена-то какие, стародавние.

Мы прошли в помещения монастыря и, миновав длинный узкий коридор, подошли к одной из дверей. Ефимия постучала и осторожно приоткрыла дверь.

– Матушка, – сказала она, обращаясь к высокой представительной женщине, которая встала из-за стола и направилась к нам. Я тем временем окинула взглядом эту келью. Нет, на келью эта комната совсем не была похожа.

– Матушка, – повторила Ефимия, когда настоятельница подошла к нам совсем близко, – я привела к вам посетительницу. Она хочет с вами поговорить.

– Хорошо, – сказала мать Евпраксия.

– Я могу идти, матушка? – спросила Ефимия.

– Иди, дочь моя.

Девушка вышла.

– Здравствуйте, матушка, – сказала я.

Она склонила голову. Это что же, у них в монастыре так принято здороваться, что ли?

– Проходите, – сказала она.

У матери Евпраксии был свой кабинет, и обставлен он был вполне современно: здесь был и компьютер, и мягкий диван, и модульный стол, на котором кроме компьютера я увидела принтер и ксерокс. Значит, и монастырь идет в ногу со временем.

– Что вас привело к нам? – спросила меня настоятельница, когда я села на жесткий стул.

– Матушка, я ищу вот эту девушку. – Я выложила перед настоятельницей фотографию Клементины.

– У нас ее нет, – ответила мать Евпраксия.

– Она очень похожа на Ефимию, на ту девушку, которая привела меня к вам, – сказала я. – Я увидела Ефимию во дворе и уже было подумала, что, может быть, они родственницы.

– Нет, они совсем не похожи, – сказала настоятельница.