Девушка с обложки

Пощечина оборвала ее на полуслове. Итальянка взвизгнула, отшатнулась, но человек в маске, ухватив ее за волосы левой рукой, правой ударил снова, по другой щеке — звонко и хлестко — и еще… и еще. Ее муж попытался вскочить — подбежавший охранник уткнул автомат ему в шею, и мужчина медленно опустился на стул; рот его был приоткрыт, выпученные глаза полны ужаса.

— Позво-олите, — не отпуская женщину, врастяжку, с презрением в голосе сказал человек в маске. — Вы мне позволите все. Даже больше, чем все, если я этого захочу!

Оттолкнул ее от себя, снова замахнулся…

Дальше все получилось очень быстро. Клодин даже не поняла, каким образом рядом с ним вдруг оказался Халид, схватил его за руку; мгновение — и они уже сцепились в драке, охранники бросились в их сторону — и в этот момент прозвучал выстрел… второй…

Халид отступил на пару шагов и, зажав руками живот, опустился на колени. Сквозь пальцы, окрашивая их бордовыми потеками, сочилась кровь.

Человек в маске стоял перед ним с пистолетом в вытянутой руке.

Казалось, все вокруг замерло — не было слышно даже дыхания.

— А! — не то вскрикнул, не то простонал Халид и рухнул ничком к ногам своего противника. Тот медленно опустил пистолет.

Тишина разорвалась истерическим женским воплем, коротким и невнятным, который сразу перешел в заглушенные всхлипы.

— Ее — в каюту, — приказал человек в маске. — Его — киньте за борт!

Часов в девять в дверь постучали. Клодин, не спрашивая, кто там, открыла: захотят — все равно войдут. Но это оказался завтрак — молоденькая девушка испуганного вида, в белом халате и белой косынке, протянула ей поднос, на котором стоял стакан с апельсиновым соком, упаковка йогурта, тарелка с яичницей-глазуньей, парой сосисок и ложкой пюре и тарелочка поменьше с двумя булочками и шариком масла. Кроме того, на подносе кучкой громоздились плавленые сырки и одноразовые упаковки с медом и с джемом — похоже, их вывалили туда пригоршней.

За спиной у девушки виднелся сервировочный столик, уставленный такими же подносами, сбоку маячил автоматчик.

В первый момент Клодин подумала отказаться — есть не хотелось до такой степени, что даже смотреть на еду было противно. Но потом взяла: неизвестно, когда дадут еще.

Дверь захлопнулась.

Она поставила поднос на столик, выпила сок и снова легла на кровать, лицом к стене.

По каютам их развели сразу после гибели Халида — очевидно, человек в маске счел эту «демонстрацию силы» достаточно убедительной, чтобы добавлять к ней что-то еще.

Уводили, как и приводили — поодиночке и парами, под конвоем автоматчиков. Клодин конвоировал старший помощник; когда, войдя в каюту, она услышала сзади его шаги, ее захлестнула волна ужаса — такая, что не осталось сил даже на то, чтобы оглянуться. Но он лишь сказал равнодушно:

— Давай телефон.

Телефон? После секундного замешательства Клодин торопливо выхватила из сумки серебристый плоский аппаратик и протянула, стараясь не встречаться с ним взглядом. Старпом молча взял его и вышел.

Едва за ним закрылась дверь, как она бросилась к шкафу. Вопреки здравому смыслу, вопреки всему — а вдруг Томми все еще там?!

Но в шкафу никого не было, не было и запонок в ящике тумбочки. В каюте вообще не осталось следов его присутствия — даже вмятинки на подушке с той стороны, где он спал. Лишь несколько крохотных шоколадок, лежавших прежде в корзинке рядом с кофеваркой, были высыпаны на стол и выложены дужкой — наподобие улыбки. Это мог сделать только Томми, больше никто бы не догадался вот так, непонятно для посторонних, сказать ей: «Все в порядке! Улыбнись!»

Оставалось лишь утешать себя мыслью, что его не схватили, что он ушел сам и даже нашел время оставить ей эту весточку.

Наверняка он еще не знает обо всем, что произошло в салоне…

А может, знает? Может, он наблюдал за происходившим из какого-нибудь укромного места и теперь уже успел сообщить своему начальству, что яхта находится в руках террористов?

Он придумает, он непременно придумает что-нибудь!

Лучше было думать о нем, чем вспоминать Халида, неподвижно лежавшего лицом вниз в луже крови, и глухой голос из-под маски: «Киньте его за борт». И итальянку, которая стояла, схватившись обеими руками за щеки и с ужасом глядя себе под ноги, и бледные, перепуганные лица сидевших напротив людей, и застывшее лицо шейха — он так и не сказал ни слова, даже не шевельнулся, словно пребывал в ступоре…

«Нет, я не буду об этом думать», — в который раз велела себе Клодин и, неожиданно для самой себя, заплакала от детской нелогичной обиды, что нет рядом теплого плеча, в которое можно уткнуться лицом, и никто не гладит по голове: и не говорит: «Это тебе только приснилось…»

От слез стало легче и потянуло в сон; последней связной мыслью было: «Он придет, он поможет…»

Проспала Клодин, как ей показалось, довольно долго и удивилась, увидев, что прошло меньше трех часов. Чувствовала она себя несравнимо лучше. Не осталось ни глупой слезливости, ни беспомощной апатии; голова снова работала четко.