Девушка с обложки

Секунда... другая — Клодин лежала зажмурившись; голова все еще кружилась и все тело гудело.

— Мадемуазель Клаудина! — раздался испуганный женский голос, кто-то робко дотронулся до ее плеча.

Ока открыла глаза, попыталась сесть.

Первое, на что упал ее взгляд — это на двух мужчин, сидевших за столиком кафе на террасе. Оба, вытянув шеи и чуть ли не перегнувшись через ограду, глупо улыбаясь, уставились на нее.

Что тут смешного, в самом деле?! Человек упал — ну что тут такого веселого? Что юбка задралась и трусики видны? А то раньше они никогда ничего подобного не видели, гады!

Клодин быстро сердито потянулась оправить юбку, зашипела от боли, задев ободранное колено, и окончательно разозлилась. В упор глядя на непрошеных зрителей, она показала им средний палец: а это видели?! Оба вздрогнули, словно опомнившись, и мгновенно отвернулись.

— Давай, давай! — раздался сбоку хохот Боба. — Ну, выдай еще что-нибудь в этом же роде!

Клодин резко повернула голову — он снимал! Чуть ли не приплясывал от восторга — и снимал ее в таком вот расхристанном виде, маленьким аппаратиком, который он вечно таскал с собой и щелкал им все, что казалось ему интересным или забавным.

Значит, и она для него теперь попала в раздел «забавных случаев»?

— Эй, Блонди-киска, не рассиживайся — тут тебе не пляж! — заорал во весь голос режиссер и, хохотнув, обвел гордым взглядом площадку: все слышали, как он удачно пошутил?

В толпе кто-то глумливо свистнул. Этот свист взбесил Клодин окончательно, она вскочила и сделала несколько шагов к итальянцу.

— Кто это тут, интересно, Блонди-киска?! — прорычала она, глядя на него сверху вниз с высоты своих шести с лишним футов, включая каблуки. — Это я, что ли?! Я тебя спрашиваю!

Режиссер тупо смотрел на нее, не решаясь подтвердить то, что и так было совершенно очевидно.

Клодин подмывало дать ему хорошего пинка, но увы — давать волю кровожадным инстинктам было нельзя. Поэтому она ограничилась тем, что негромко, но зло и четко бросила ему:

— Маскальцоне[1]! — развернулась и пошла к трейлеру.

Проходя мимо Боба, прошипела:

— Что, смешно было, да?!

— Ну чего... дернулся он было за ней.

— Отстань!

При всеобщем молчании Клодин поднялась по лесенке, с лязгом хлопнула дверью и села перед зеркалом в небрежной позе. Она не сомневалась, что режиссер вот-вот явится выяснять отношения — разве может подобный супермачо спустить, когда его в лицо называют козлом?!

Что ж — его здесь ждал достойный прием: «домашняя заготовка», именуемая «блондинка в истерике».

Из телефонного разговора:

— Проблема завтра же будет устранена. Пусть это вас не беспокоит.

— Именно это я и хотел услышать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Из дневника Клодин Бейкер:«...В Париже соскучиться просто невозможно!»...

Утро субботы Клодин провела в приподнятом настроении — она готовилась к визиту к Максу.

Явиться к нему она собиралась днем, часа где-то в три, по прошлому опыту зная, что в это время ее бывший бойфренд обычно сидит за компьютером и ваяет свою «нетленку». В том, что он живет один, Клодин была уверена: за последний месяц ока дважды звонила ему, в разное время — и трубку брал он сам, разговаривал вполне свободно (едва ли это было возможно, если бы рядом находилась какая-то женщина) — да и на автоответчике было лишь его имя.

Она с волнением предвкушала эту встречу, заранее обдумала одежду, макияж и аксессуары — все, что мужчины вроде бы не замечают, но тем не менее реагируют на это на каком-то подсознательном уровне.

Единственным темным пятнышком на безоблачном небосклоне Клодин было неприятное чувство сосущей пустоты внутри, бывшее последние годы ее нередким спутником. Проще говоря, ей жутко хотелось есть.

Профессия фотомодели предполагает соблюдение диеты — камера «замечает» даже два-три ненароком прибавленных фунта. Поэтому большинство любимых блюд Клодин было для нее под запретом. Порой она просыпалась среди ночи с полным ртом слюны — ей снились бифштексы с поджаристой корочкой, чипсы, пицца, шкворчащий на сковородке бекон и сыр — большие толстые ломти. И торт — огромный, со взбитыми сливками и горьким шоколадом — именно такой она собиралась заказать на свое тридцатилетие, заранее решив именно в этот день положить конец своей карьере фотомодели.

Но пока до тридцатилетия Клодин было еще далеко — а потому диету приходилось соблюдать.

И вот, по приезду в Париж, ее постигло дьявольское искушение. Предстало оно в образе холодильника с продуктами, купленными для нее Бобом «на первый случай»: низкокалорийный хлебец, пара помидоров и обезжиренный йогурт соседствовали там с двумя баночками foie gras[2], упаковкой тонко нарезанной копченой семги и коробочкой камамбера.