Девушка с тату пониже спины

Меня ошарашило не то, что она уходит от отца. У меня никогда и не было ощущения, что мама к нему особо привязана. Я никогда не видела, чтобы они держались за руки или целовались, к тому же она всегда относилась к нему со смутным раздражением. Папа мой был смешным и красивым, но мне все равно было трудно осознать, что моя идеальная мать так долго прожила с моим неидеальным отцом. Я считала ее Матерью Терезой — она ведь жила с мужчиной, который никогда не был ее достоин. Оглядываясь, я, конечно, понимаю, насколько нездорово для подростка так вставать на сторону одного из родителей против другого. Мой отец не был ангелом. Он тайком попивал, и я знаю, что он всякое творил у мамы за спиной (почти уверена, что в самом начале она однажды застала его со шлюхой, которая делала ему минет), но он и не притворялся совершенством.

Когда она мне сказала, что они с Лу любят друг друга, у меня не отложилось в мозгу, о ком она, потому что это казалось невероятным. Первое, что я подумала: «Смешно, папу Мии тоже зовут Лу». Но потом я сложила два и два. Передо мной пронеслись картинки обедов, поездок, наших семейных встреч в синагоге. Я всегда считала, что Лу — скучный, но, видимо, в чем-то особенный, потому что моя мама в него влюбилась. А я никогда не подвергала сомнению то, что говорила или делала мама.

Она сидела на диване, такая беспомощная и печальная. Казалось, что мама — одна в целом мире, и ей не на что надеяться. В ту секунду я решила, что я ее спасу. Я обняла ее и сказала: «Ну, давно пора. Я всегда знала, что ты для папы слишком хороша. Я счастлива, что ты кого-то полюбила». Когда мама это услышала, на меня обрушилась волна объятий, поцелуев и похвал. По-моему, никто никогда не был мне так благодарен, как мама в ту минуту. Вспоминая все это сейчас, я прихожу в ужас от того, что она дала мне выступить в этой роли. Позволить своему тринадцатилетнему ребенку стать твоей опорой, когда ты в это время в клочья разрываешь его мир, — это не очень-то по-доброму. Я только подростком стала, а она со мной обращалась как с опытным психотерапевтом. И, поскольку я всегда ее слушалась, — да что там, просто боготворила, — я подумала, что так все и должно быть. Я вообще почувствовала, что мне оказана честь.

Она перестала плакать, и я смело села рядом с ней, молча. И тогда, как меня всегда приучали, мне стало хорошо. Я поверила, что все будет НОРМАЛЬНО. Когда мы, маленькие, падали или расстраивались, она никогда не спрашивала, все ли у нас хорошо. Вместо этого она говорила: «Все у тебя нормально», — так жизнерадостно, что мы велись и верили. Так нас растили: у нас все было НОРМАЛЬНО, это не обсуждалось.

В тот вечер я легла спать с ощущением, что все НОРМАЛЬНО, хотя мне было не по себе. Среди ночи я проснулась и не смогла уснуть. У меня болела голова. Я лежала, глядя в потолок, и надеялась, что мне все это приснилось в страшном сне. Я думала о Мие и ее семье и тут услышала, как щелкнул замок двери во двор. Я отодвинула занавеску, выглянула на дорожку и увидела, что приехал папа. Шагнула к двери своей комнаты, потом задумалась. Что я ему скажу? Он знает? В виске у меня внезапно кольнуло, и я остановилась. Поморщилась, снова легла. У меня раньше никогда так не болела голова. В мою дверь тихонько, едва слышно постучали, потом послышался шепот: «Эм?»

Дверь открылась, на пороге стоял папа.

— Пап, привет.

Он сел ко мне на кровать.

— Привет, детка, я слышал, ты тут возишься. Чего не спишь?

Я сказала, что у меня болит голова, посмотрела ему в глаза и поняла — его уже известили о том, что жизнь разбилась вдребезги. Он выглядел довольно спокойным и внешне собранным, но взгляд все равно был погасший. Он помассировал мне висок большим пальцем. Я глубоко вдыхала его запах, а он тихонько пел Синатру, «Был очень славный год». Папа часто пел эту песню. Ежевечерний его набор включал также «Надо скрыть свою любовь» и «Ветер зовут Марией». Если обобщить, это песни о потерянной молодости, о подавлении чувств и об урагане. Не сказать, чтобы они светили ребенку, как солнышко. Меня вдруг накрыло тем, что он, наверное, поет для меня в последний раз. Я ощутила болезненную тяжесть в груди, и эта тяжесть утянула меня обратно в сон.

К моему пробуждению на столе были оладьи, яйца и апельсиновый сок. Мама выглядела радостной, глаза у нее блестели, и от нее прямо исходило: «Будет прекрасный день!» Говорила она со мной так, будто все в порядке. О вчерашних событиях не заикнулась, и я тоже не стала. Потом она спросила, не хочу ли я после школы привести к нам Мию.

Я подумала: это что, шутка?