Девушка с жемчужной сережкой (Girl with a Pearl Earring)

Я до сих пор не знаю, что Мария Тинс сказала Таннеке, каким образом она убедила ее молчать – угрозами или посулами. Но своего она добилась – Таннеке ни слова не сказала о моих занятиях на чердаке ни Катарине, ни девочкам, ни даже мне. Но она, как могла, усложняла мою жизнь – причем нарочно. То послала меня обратно в рыбный ряд, когда я принесла треску, которую она заказала, утверждая, что велела мне купить камбалы. Она стала неряшливей и нарочно сажала жирные пятна на свой фартук, чтобы мне было труднее его отстирывать. Она перестала выносить помойное ведро, больше не приносила воды из канала, чтобы наполнить бак на кухне, и отказывалась мыть полы. И даже, злобно глядя на меня, отказывалась убрать ноги, когда я мыла пол на кухне. Мне приходилось оставлять место под ее ногами невымытым, а потом оказывалось, что под одной ногой скрывалось липкое жирное пятно.

У нее уже не бывало добрых моментов, когда она говорила бы со мной дружеским тоном. И я стала чувствовать себя одинокой в доме, полном народу.

Я уже больше не осмеливалась приносить отцу вкусные кусочки из кухни, чтобы немного его порадовать. Я не сказала своим родителям, как трудно мне стало в доме на Ауде Лангендейк и как я вынуждена следить за каждым своим шагом. Не могла я им рассказать и про то хорошее, что у меня осталось, – краски, которые я растирала для хозяина, ночи, когда я сидела в мастерской, минуты, когда мы с ним работали бок о бок и его присутствие согревало меня.

Единственное, о чем я могла им рассказывать, были его картины.

Как-то в апреле, когда уже стало тепло, я шла по Коорнмаркту в аптеку, и со мной рядом вдруг оказался Питер-младший, который поздоровался со мной. Я и не заметила, как он меня догнал. На нем был чистый фартук, и он нес пакет, который, как он сказал, надо было доставить в один из домов на Коорнмаркте. Нам было с ним по дороге, и он попросил разрешения проводить меня. Я кивнула – у меня не было причин ему отказывать. Зимой я видела его раз или два в неделю в мясном ряду. Мне всегда было трудно выносить его взгляд, который как бы впивался в меня. Мне не нравилось, что он обращает на меня внимание.

– У тебя усталый вид, – сказал он. – И глаза покраснели. Наверное, тебя заставляют слишком много работать.

Да, меня заставляли слишком много работать. Хозяин давал мне столько слоновой кости, что мне приходилось вставать очень рано, чтобы успеть ее истолочь. А накануне вечером Таннеке заставила меня еще раз вымыть пол, уронив на него сковороду с жиром.

Мне не хотелось в чем-нибудь упрекать хозяина.

– Таннеке на меня взъелась, – сказала я, – и наваливает на меня все больше работы. И потом, с наступлением тепла мы начали весеннюю уборку дома.

Я добавила это, чтобы он не думал, что я жалуюсь на Таннеке.

– Таннеке – женщина с заскоками, – сказал он, – но предана хозяевам.

– Только Марии Тинс.

– Нет, всей семье. Помнишь, как она защищала Катарину от ее сумасшедшего брата?

Я покачала головой:

– Я не знаю, о чем ты говоришь.

Питер был явно удивлен:

– Да об этом в мясном ряду судачили несколько дней. Но ты не занимаешься сплетнями – да? Глаза у тебя открыты, но рот на замке. Не слушаешь сплетен и не пересказываешь их, – с одобрением сказал он. – А мне от них некуда деваться – старухи весь день перемывают людям косточки, дожидаясь своей очереди. Поневоле кое-что застревает в памяти.

– А что сделала Таннеке? – не удержавшись, спросила я.

Питер улыбнулся:

– Когда твоя хозяйка была беременна предпоследним ребенком – как там его зовут?

– Иоганн – как отца.

– Ну да, как отца.

Улыбка Питера погасла, словно на солнце набежало облако.

– Так вот, – вернулся он к своей истории, – однажды к ним в дом заявился брат Катарины, Биллем, и начал ее бить. А она уже была на восьмом месяце.

– За что?

– У него, говорят, не все дома. Он часто бросается на людей. И отец у него такой же. Ты ведь знаешь, что Мария Тинс давно разошлась с отцом Катарины. Он ее тоже бил.

– Муж бил Марию Тинс? – изумленно повторила я. Я не могла себе представить, чтобы кто-нибудь осмелился бить Марию Тинс.

– И вот когда Биллем начал бить Катарину, Таннеке вроде загородила ее собой и даже как следует накостыляла ему.

«А где же в это время был хозяин?» – подумала я. Не может быть, чтобы оставался в мастерской. Наверное, ушел в Гильдию, или с Левенгуком, или зашел в харчевню матери.

– В прошлом году Мария Тинс и Катарина добились, чтобы Виллема заперли в собственном доме и запретили выходить на улицу. Поэтому-то ты его и не видела. Неужели ты ничего про это не слышала? Они что, у вас доме никогда не разговаривают?

– Со мной нет. – Я вспомнила, сколько раз Катарина уединялась с Марией Тинс и как они замолкали при моем появлении. – А под дверьми я не слушаю.

– Ну конечно! – Питер опять заулыбался, будто я рассказала ему смешную историю. Как и все, он считал, что все служанки подслушивают под дверьми. О служанках много всякого говорится, и все считали, что я такая же.