Девушка в белом кимоно

— В конце дня, если ты вернешься ко мне, я обниму тебя со всей своей любовью. Но если к концу дня ты не вернешься... — резкий вздох, почти всхлип прерывает ее слова.

Я чувствую, как мое собственное дыхание застревает в моей груди.

— Если ты не вернешься, то знай, что моя любовь будет с тобой неразлучна, как твоя тень, всегда за тобой.

У меня кривятся губы. Окаасан притягивает меня к себе, крепко обнимая одной рукой, другой же судорожно гладя меня по волосам. Она целует меня в лоб, в макушку, в одну щеку, в другую, а потом... все закончилось.

Мама разнимает руки и выпрямляется. Она больше на меня не смотрит. Ее блестящие глаза невидяще смотрят вперед. Вставая, она заставляет себя сделать глубокий вдох.

— Вот и пришел этот день, Наоко. Птичка в твоих руках.

ГЛАВА 10

Америка, настоящее время

Я стояла возле дверей в палату отца, держала в руках его письмо и смотрела на вязь иероглифов, канджи, смазанную букву «Я» в слове «Япония» и помятый край. Я собиралась открыть его, но сначала вспомнила его слова: «Твоя мама стала любовью всей моей жизни, но до нашей встречи у меня была другая жизнь. Вот что я пытался тебе объяснить...»

О какой «другой жизни» шла речь, и когда он пытался со мной о ней поговорить? Во время нашей поездки в госпиталь? Когда мы в него приехали? Я вспоминала каждый шаг, каждую минуту, каждое слово и историю с того момента, как папу положили в больницу.

«Было бы проще, если бы ты просто прочла мое письмо. Я хочу, чтобы ты сделала это прямо сейчас, хорошо, Тори? Время пришло».

Время пришло. Он умирал. Когда я осознала это, по моим щекам потекли слезы. Я больше не могла игнорировать это или пытаться с этим бороться. С тем фактом, что папа умирал, больше ничего нельзя было сделать. Я моргнула и заставила себя сделать глубокий вдох, потом перевернула конверт, чтобы открыть его, но обнаружила, что он все еще был запечатан. Он что, так его и не открыл? Папа сказал, что хочет, чтобы я его прочитала, но почему он сам не стал его читать?

Я рассматривала обведенные отметки на конверте, стилизованные символы, странные аббревиатуры из латинских букв в штампах и обратный адрес.

Там прямо мне в глаза смотрела главная подсказка: адрес почтового ящика моего отца. Я тут же поняла, почему он не вскрывал этот конверт.

Это письмо было не адресовано моему отцу. Он был его отправителем, и оно к нему вернулось. Но кто такой Хаджиме?

— Пап? — я вытерла щеки и вернулась в палату.

Он заморгал сонными глазами.

— Пап, ты сам написал это письмо? — я держала его перед ним так, чтобы он видел адреса. — Почтовый адрес твой, но вот имя не твое, — я постучала пальцем по строке со странным именем. — Я не понимаю.

Папа посмотрел на конверт, на меня, потом его глаза закатились.

— Ты... — его дыхание прервалось жестоким приступом кашля. Каждый его выдох и каждая попытка вдохнуть исторгали из груди жуткие звуки.

— Я хотела...

Отец попытался откашляться, поднял вверх палец, призывая меня немного подождать, и зашелся в кашле. Я не оставляла его.

— Мне кого-нибудь позвать? — я положила руку ему на спину, словно надеясь усмирить кашель, подавить рак и заставить его уйти из тела отца. Потом я осмотрела кровать и прикроватный столик в поисках полотенца или салфеток, подняла коробку с салфетками, упавшую на пол, и вытащила сразу несколько штук. Он тут же приложил их к лицу.

Они моментально оказались пропитаны кровью.

— Ох! — у меня сжалось сердце. Я заметалась в поисках тревожной кнопки, нашла ее и нажала. — Держись, пап. Сейчас они придут.

Снова кашель. Снова кровь. Я не выдерживаю и вылетаю в дверь.

— Кто-нибудь! Помогите!

* * *

Мой отец умирал. И как все остальное в своей жизни, он решил сделать это на своих условиях.

Под успокоительными папа все время был где-то между сном и бодрствованием. Я сидела рядом с ним, прислушиваясь к его дыханию. И каждый его вздох казался мне прекрасным звуком, хоть он таковым и не являлся. Прекрасный человек в тисках ужасной болезни.

Мой отец говорил, что именно это и увидят люди на его похоронах. Тогда я с ним спорила и говорила о том, что видела сама. А видела я мужчину, который любил свою жену и жил ради семьи. И еще я видела эту болезнь. Чудовищную змею с заполненными морфином клыками, которые она вонзала в его руку. И подобно змее, пожирающей собственную плоть, она уже начала смертельный цикл поглощения его целиком.

Папа очнулся и зашевелился, стараясь рассмотреть комнату и понять, где он находится.

Я подвинулась ближе к нему и наклонилась.

Сморгнула слезы.

— Как ты?

Кивок. Приподнятая вопросительно бровь в том же вопросе.

— Я тоже в порядке, — улыбнулась я сквозь слезы. — Буду в порядке.

Мы посмотрели друг на друга.

Это был самый важный разговор в наших жизнях.

Это был наш последний разговор.