Девушка в белом кимоно

Значит, это тоже оказалось правдой. Это означает, что изображенная на фото женщина и была невестой из этой истории. Должна была ею быть. Но папа сказал, что кисетами обменялись вместо колец. Он же так говорил, правильно? Тогда как этот кисет оказался у него?

Я рассматривала кисет, крутя его в пальцах. Это был свадебный сувенир? Историю о волшебном дереве я помнила наизусть. Свадьба добавилась к ней, только когда папа оказался в госпитале. А теперь я сидела и пыталась сложить одно с другим, и у меня ничего не получалось.

Я проверила карманы брюк, оставшихся на вешалке. Там ничего не было. Однако, как оказалось, коробка, в которой лежала форма, была не пустой.

На самом дне я обнаружила конверт. Он не был так же потерт, как папино письмо, но на нем виднелись уже знакомые иероглифы, напечатанные красными чернилами. Я почувствовала, что его содержимое тоже важно.

Сделав глубокий вдох, я открыла клапан конверта и вытряхнула его содержимое. Там оказался формуляр, заполненный полностью на японском, за исключением папиной подписи внизу и заглавия.

ЗАЯВЛЕНИЕ О ВСТУПЛЕНИИ В БРАК

Я посмотрела на кисет, который, как было сказано, был принят вместо кольца, потом на папину подпись на свидетельстве о браке. Папино имя на документе, свидетельствующем о вступлении в брак.

И затрясла головой, отказываясь в это поверить. Глаза опять наполнились слезами. Он сказал, что был на венчании под деревом. Был на нем. И там получил волшебные слова.

Вот только он не упомянул, что это было его венчание.

Он был женат до мамы? А она об этом знала? Слезы текли по щекам. К боли утраты добавилось знание, что отец оставил не только дочь, но и жену, и это было... невыносимо. Я никак не могла забыть папины слова.

«...До нашей встречи у меня была другая жизнь...»

«...Было бы проще, если бы ты просто прочла мое письмо...»

Нет, это оказалось не проще. Потому что в этом письме не говорилось, что он был женат или где сейчас его дочь и что вообще тогда случилось. Там вообще ничего не объяснялось. И в этой истории вообще не было ничего простого.

Я думала о фотографии женщины в белом кимоно и о том, как я нашла зерна правды во всех папиных историях, потом я посмотрела на папину подпись на свидетельстве о браке и на еще одну, прямо под его. Фамилия была смазана, читаемыми остались лишь несколько иероглифов из имени.

Погодите. Но разве японцы не пишут сначала фамилию, а потом имя? Йошио именно так и делал. Я вытерла глаза и снова посмотрела на иероглифы. После первых трех символов был отчетливый пробел перед оставшимися нечитаемыми. О боже. Это была ее фамилия? Неужели я только что нашла ее фамилию? Я схватила телефон, сфотографировала подпись и тут же отправила ее по электронной почте Йошио с просьбой перевести. Документ я по-прежнему держала в руках, не отрывая взгляда от подписей.

«Крибле-крабле-бумс!» — прошептала я, потому что, как по волшебству, я только что отыскала ключ к папиному прошлому, к его «другой жизни».

Ее имя.

ГЛАВА 21

Япония, 1957

Низкий густой туман укутал землю густым покрывалом. У отца были дела, а мне надо было сдать анализы, поэтому мы вместе шли по направлению к станции. Там мы расстанемся, потому что дела отца требуют его присутствия в Иокогаме, а родильный дом находится в Хирацуке — в противоположной стороне. Окутывавший ландшафт туман приглушал все краски, что придавало молчанию между нами резкость и пронзительность.

Дорога была бесконечной.

Из-за того, что я ношу ребенка, отец несет маленький чемодан, на котором настояла бабушка.

— Лучше иметь свитер и потерпеть его вес, чем не иметь его и терпеть озноб, — сказала она.

Если отец был камнем, то окаасан была водой, умиротворяющей и омывающей его, которая со временем сгладила его острые грани. Теперь же он остался на иссохшем речном русле, ощущая беспощадный жар солнца. Под его глазами залегли тени, а внутри глаз плескалась боль.

Мы оба были виновны в ее смерти.

Он откашливается, но не произносит ни слова. Только вездесущие лисы обаасан поддерживают с нами беседу. Я готова поклясться, что они шепчут нам вслед: «Кто скажет Хаджиме, где тебя искать? Что он скажет, когда узнает, что ты теперь должна заботиться о Кендзи? Что будет, если ты потеряешь его ребенка?»

Я соглашаюсь на эту поездку только ради того, чтобы удостовериться в благополучии ребенка, но я сама не своя от волнения. Успокойся, Наоко. С ребенком все в порядке. Хаджиме меня любит. Он проявит сострадание к Кендзи. И вместе мы сможем обсудить с отцом, что нам делать дальше.

— Наоко, — отец замедляет шаг. Он тяжело вздыхает и останавливается, не дойдя до станции. — Делай все, что тебе скажут, ради сохранения собственного здоровья. Не упрямься. Ты меня понимаешь?

Наши взгляды встречаются. В моем скрыто покаяние, в его — сострадание. Он беспокоится обо мне, но как он относится к моему ребенку? Если я об этом спрошу, то испытаю краткий миг стыда. Если не спрошу — буду стыдиться этого вечно.

— Отец, я... — с чего мне начать? Мне так много надо ему сказать.