Девушка в белом кимоно

И мои колебания лишили меня этого шанса. Его взгляд переместился за меня и снова застыл. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, что отвлекло его внимание, и вздрагиваю.

Сатоши?

— Что это значит? — вскидываю я голову.

Отец поднимает руку, чтобы успокоить меня.

— Он думает, что ты заболела, а семейный врач не может приехать на дом, чтобы тебя осмотреть. Сатоши проводит тебя до места.

— Но, отец, я...

— Довольно! — его рука разрубает воздух. — Это не обсуждается, — тон отца снова обретает металл, как у человека, произносящего решающее последнее слово в сложном споре.

Я молча вкладываю все свое недовольство во взгляд. Что бы я ни сказала, будет лишь брызгами на раскаленном камне: напрасными усилиями.

— Подумай о своем брате, о его семье и смирись, — отец ставит мой чемодан и заканчивает уже едва слышно и раздраженно: — Смирись, Наоко.

Смирись.

А когда он смирится с Хаджиме и нашим ребенком? И со мной?

* * *

Поезд идет по живописному побережью Сагамского залива к восстановленной префектуре Канагава, в небольшой город Хирацука, почти полностью разрушенный военными налетами двенадцать лет назад. Его стратегическое местоположение и широкие пляжи сделали его желанной целью для атак, но война окончилась и избавила оставшихся в живых в этом районе от лишений.

Через тридцать минут мы с Сатоши сходим с поезда вместе с небольшой группой людей. До этого момента я не произнесла ни слова.

— Почему вы согласились меня сопровождать? — спросила я, как только моя нога коснулась платформы.

— Тебе не следует ездить одной, — Сатоши перекладывает мой чемодан из одной руки в другую, затем кивает мне, давая знак следовать за ним.

Когда мы направляемся в Бамбуковый роддом, Таке Джосан-чо, в воздухе все еще остается след тумана. Он расположен на окраине простого маленького городка.

— Но почему вас заботит то, как именно я буду ездить? — спрашиваю я, подстраиваясь под его быстрый шаг. Я еще не понимаю, чего я хочу добиться. Может быть, разозлить его, чтобы он вернулся на поезд и уехал. Может быть, просто злюсь на отца, за то что он заставил меня туда поехать. — Вы знаете, что я вышла замуж?

— Да, знаю, — Сатоши останавливается, чтобы пропустить босоногого мужчину на велосипеде, и переходит неровную дорогу.

— И все равно решили выполнить просьбу моего отца?

— Я просто не считаю обязательным ставить его в неловкое положение, — пожимает он плечами.

Если я хотела поставить Сатоши в неловкое положение, то сейчас оказалась в нем сама. Мне ужасно стыдно. Меня обдает волна жара, которая перерождается в злость. Я вздергиваю подбородок и бросаюсь в бой.

— А вы знаете, что я к тому же еще и беременна?

Сатоши останавливается, все еще глядя прямо перед собой.

Я обхожу его и встаю прямо перед ним.

И сейчас я иду не на прием к семейному врачу, как сказал вам отец, а чтобы показаться акушерке.

Расставив все по своим местам, я, довольная, готова вновь шагать по дороге. Вот теперь он может уходить. Я пускаюсь в путь, подхватив свой чемодан, чуть поворачиваю голову и снова вздрагиваю от удивления, потому что Сатоши идет следом за мной.

— В таком случае тебе еще больше нужен провожатый, не так ли? — его брови слегка приподнимаются над прямым взглядом. — Особенно учитывая отсутствие мужа.

По-прежнему держа чемодан в руке, он обгоняет меня.

Кем он себя считает?

— Мой муж сейчас на судне в Тайване, но вернется со дня на день.

Сатоши ничем не лучше обаасан или отца. Я пробираюсь между женщиной с маленьким ребенком и мужчиной в поношенной одежде, чтобы не отставать.

— Так ты не знаешь? — Сатоши оглядывается на меня через плечо. Он глубоко вздыхает и опускает руку в карман, замедляя шаг. — Я как раз думал, скажет ли тебе твой отец. Именно об этом я и хотел с тобой поговорить. Помнишь, на отпевании твоей матери?

Я почти ничего не помнила о том дне, и отец ничего мне не говорил.

— Я не знаю подробностей, но напряжение вокруг Тайваня еще больше усилилось, и одно из военных судов США, патрулировавших тот район, попало под обстрел.

— Какой именно корабль? — этот вопрос слетел с моих губ еще до того, как я подумала, что его надо задать. — Какой корабль, Сатоши? — я хватаю его за руку, боясь самого худшего.

— Не знаю, — Сатоши качает головой. — Но не волнуйся, это может означать лишь то, что они прибудут позже, — он кладет руку поверх моей и сжимает ее.

Я выдергиваю свою руку так, словно он меня обжег.

— Пожалуйста, — Сатоши бросает взгляд на мой живот и вздыхает. — Ради благополучия ребенка прими мою дружбу и позволь мне сопроводить тебя до места, — кивком он указывает вперед. — Видишь? Бамбуковый забор вокруг клиники совсем недалеко.

Забор из золотистых перекладин, перевитых друг с другом, убегает вдаль, насколько хватает глаз. Мой взгляд вскидывается на Сатоши при звуке слова, так напоминавшего разговор с отцом: прими и смирись.