Девушка в голубом пальто

– Я уже говорила Ханнеке. Родители купили пленку на черном рынке. Даже представить себе не могу, сколько она стоит.

Я тоже. Меня никогда не просили достать цветную фотопленку, но она должна стоить бешеных денег.

– Они идут в правильном порядке? – спрашиваю я.

– Да. По крайней мере, я снимала их так.

Мы втроем склоняемся над слайдами. Вопреки моим ожиданиям, фотографии начинаются не с той облавы, в которую попала Мириам. На первом слайде – летний день в общественном парке, трава, цветы. На переднем плане мужчины с желтыми звездами на пиджаках. Они подняли руки вверх, на их лицах написан ужас. Это заметно даже при таком мелком изображении.

– В тот раз я использовала новую камеру, – шепчет Мина. – И это первая облава, которую я видела. Я просто проходила мимо по улице. Позже кто-то сказал, что этих мужчин казнили.

– Все фотографии, которые ты снимаешь, такие? – спрашиваю я.

– Я экономлю цветную пленку, потому что она очень дорогая, – отвечает Мина. – Но на черно-белых фотографиях показано то же самое.

Хотя я знала, что фотографии будут цветными, я не ожидала такого потрясающего эффекта. Они показывают те стороны войны, о которых мы никогда не говорим. Голодный ребенок. Два солдата, издевающиеся над испуганным евреем. Подвал, полный onderduikers, которые улабаются перед камерой, чтобы показать, что у них все в порядке. Цвет делает все таким ярким, таким реальным. Когда смотришь на черно-белые снимки, то кажется, будто это что-то историческое. Но то, что изображено на этих слайдах, – не история. Все это происходит прямо сейчас. Теперь до меня доходит смысл работы Мины. Каждая фотография – ее собственное маленькое восстание.

В конце концов мы доходим до вчерашних фотографий. В них целая повесть в миниатюре. На первом слайде только что прибыл трамвай. Это обычный трамвай, который теперь используется для транспортировки арестантов. В нем полно людей с желтыми звездами на одежде. В руках у них чемоданы или хозяйственные сумки. Женщина в розовой шляпке держит под руку мужчину в фетровой шляпе желтовато-коричневого цвета. Две ссутулившиеся дамы в сиреневом – возможно, они сестры. Цвета красивые, и от них режет в глазах.

На втором кадре люди из трамвая стоят у заднего входа в театр. Солдат вытянул руку – очевидно, он строит их в ряды. На переднем плане я вижу мальчика-подростка в пальто шоколадного цвета. Он показывает солдату язык. Это его тайное восстание.

Мы рассматриваем кадры, и на каждый уходит несколько минут. Повесть продолжает разворачиваться. Неорганизованная толпа превратилась в аккуратные ряды. Супружеские пары держатся за руки.

Персиковый и красный. Зеленый и черный.

Только дойдя до четвертого кадра с конца, я вижу то, что искала. На нем запечатлена все та же сцена: испуганные люди с чемоданами. Арестованные уже заходят в театр, по трое-четверо в ряд.

На этой фотографии, в нижнем углу – Мириам.

Глава 21

Когда-то у нас в доме завелась мышь. Она шуршала под полом, только когда я была в комнате одна. Папа и мама никогда ее не слышали. Когда я заговаривала о ней, они переглядывались и произносили: «Ах да, твоя мышь». Мне было тогда лет девять. В конце концов даже я начала думать, что никакой мыши нет. Просто это мой товарищ по играм, которого я выдумала. Но однажды пришла Элсбет, и мышь появилась возле ее стула. Элсбет громко завопила. В эту минуту мышь стала реальной, по-настоящему реальной. Ведь ее увидел кто-то еще, кроме меня.

– Это она. – Я указываю на слайд.

– Что? – спрашивает Мина. – Где?

– В углу. Справа.

Она смотрит из-за моего плеча.

– Ты уверена? Все так мелко и неясно.

У самого края снимка – девушка с кудрявыми волосами, в пальто небесного цвета. Лицо вышло нечетко. Правда, я в любом случае знаю ее лишь по описаниям. А вот ярко-голубое пальто вышло отлично, и если прищуриться, можно разглядеть два ряда серебряных пуговиц. Вот она, эта девушка, сбежавшая из безопасного убежища. Девушка, которая немного избалована. Девушка, которая любила мальчика. Девушка, у которой имелась лучшая подруга. Девушка, которая была отличницей, чтобы угодить родителям. Может быть, ее лицо получилось нечетко, потому что она делает именно то, что сделала бы я: ищет возможность удрать.

– Как ты думаешь, у фру де Врис есть лупа? – спрашивает Олли.

Мина находит в ящике письменного стола господина де Вриса старинную лупу с резной деревянной ручкой. Я пристально изучаю фотографию, миллиметр за миллиметром, но больше ничего не нахожу.

– Все равно мало что видно, – говорит Мина.

– Это она, – произношу я с уверенностью.

Да, это она: я почувствовала острую боль в сердце, когда взглянула на фотографию. Все остальные люди, которых согнали в театр, прибыли сюда с кем-то – с родственниками или соседями. А она совсем одна.

– Она точно там, Олли, – утверждаю я. Из окна кабинета я вижу здание, в котором ее держат. Отсюда до него около ста метров.

– Итак, это она, – ровным голосом заключает Олли. Он наблюдает за мной, ожидая, что я сделаю дальше. – Так мы и думали.

– Нам нужно вызволить ее оттуда.

Именно это он от меня и ожидал. Он качает головой.