Девушка в голубом пальто

– Олли, посмотри на нее, – продолжаю я. – Должно быть, она в ужасе.

– Ханнеке, я уже сказал тебе, что мы не можем ей помочь. Ничего не изменилось за это время.

– Нет, изменилось. У нас есть безопасное место – прямо здесь, через дорогу. Мина и Юдит знают театр. Почему ты не хочешь мне помочь, Олли?

– Я тебя не понимаю, Ханнеке, – отрезает он. – Последние четыре дня мы ждали от тебя помощи в деле, которое важно не только для одного человека, а для сотен людей. А теперь ты заявляешь, что я должен рисковать жизнью друзей, чтобы помочь тебе? Нет, ты действительно…

– Ну что я? – Я в ярости, но не повышаю голос. – Не в своем уме? Рехнулась?

– Я очень сочувствовал тебе, Ханнеке. Ведь оплакивать Баса в одиночестве было невыносимо. Мне было так жаль тебя! Но я надеялся, что ты будешь сотрудничать с нами в Сопротивлении. Если бы я знал, какая ты упрямая, то не привел бы тебя на собрание.

– Бас помог бы мне. – Жестоко сравнивать Олли с братом, но что же делать, если это правда? – Да, он бы помог. И удивился бы, почему мы все еще спорим, хотя знаем, где она находится. Он бы сказал, что мы должны пойти и вытащить ее оттуда. Ты помнишь, как однажды летом он устроил вечеринку, а я болела, и мои родители не пустили меня? Позже он забрался по водосточной трубе с пирогом для меня. Бас не вынес бы, если бы мы отказали в просьбе отыскать Мириам.

– И он бы погиб.

Я впиваюсь глазами в Олли.

– Что ты сказал?

– Ханнеке, Бас был замечательный, просто замечательный. Но он отличался легкомысленностью. Он никогда не думал, перед тем как действовать. А ты знаешь, что случилось в ту ночь, когда он принес пирог? Ты-то была довольна, а его наказали. Родители очень рассердились, что его так поздно нет дома. А сейчас Бас попытался бы спасти эту девушку, и нацисты поймали бы его, и он бы умер.

– Ты не знаешь это наверняка, – возражаю я.

– Разве ты не понимаешь, как мне хочется тебе помочь? Разве не знаешь, как больно мне думать об этой девушке, которая совсем одна? Мне все время хочется быть таким, как Бас, очаровательным и остроумным. Но он вовсе не был идеальным. Кому-то нужно быть осмотрительным. Кто-то должен думать о том, каким опасным может оказаться один-единственный промах.

Его волосы растрепались, под глазами мешки. Наверное, он совсем вымотался. Не знаю, сколько миль ему пришлось проехать на велосипеде, чтобы отвезти Юдит за город, в ее тайное убежище. А прямо оттуда он приехал сюда. Измученный вид Олли напоминает мне о том, как я устала. Столько всего произошло с тех пор, как мы оба отдыхали в последний раз.

– Ханнеке! Олли! – Мина сидит у письменного стола, со слайдами в руках. Очевидно, она не прислушивалась к нашему разговору.

На ее лице написан ужас.

– Мина, в чем дело? – спрашиваю я. Она показывает снимки, которые мы еще не посмотрели. – На этих тоже есть Мириам? – Я возвращаюсь к столу, чтобы взглянуть на слайды. – Дай-ка мне посмотреть.

– Дело не в этом. Ясли… Они закрывают ясли. – Передав мне лупу, она продолжает: – Посмотри на этот. Всех детей забирают в театр. Их никогда не водят такой большой группой. Они собираются закрыть ясли и отправить детей вместе с партией Мириам. – Прищурившись, я вижу вереницу маленьких детей и двух молодых женщин, которые работали в яслях вместе с Миной.

– Мне так жаль, – говорю я. – Ты же их хорошо знала. – Но она, покачав головой, снова указывает на слайд.

– Не в этом дело. Посмотри, – просит она. – Посмотри.

Я смотрю – и в конце концов понимаю, о чем идет речь. Дети постарше идут в театр сами, двух самых маленьких везут в колясках. И одна из них – та самая. В этой коляске фотографии, на которых запечатлены жестокости войны. А еще там снимки членов тайной группы Сопротивления, с которыми я недавно познакомилась и успела полюбить.

– Нацисты сразу же обнаружат камеру, – сокрушается Мина. – Как только коляска попадет в пересыльный лагерь. И тогда они найдут нас всех.

Олли недоумевает, так как никогда не слышал о камере и понятия не имеет, о чем идет речь. Но я понимаю. Несколько минут назад, когда мы увидели на фотографии Мириам, Олли сказал, что ничего не изменилось. Он ошибался. Изменилось всё.

Воскресенье

– Что же нам делать? – в пятый раз спрашивает Санне, и снова ни у кого нет ответа.

Олли промчался по городу на велосипеде, чтобы собрать всех в доме фру де Врис. Сначала он заехал к себе, но оказалось, что Виллем уже ушел на занятия. Затем он отправился к Лео. Тот обещал зайти за Санне и вместе с ней прибыть сюда. Теперь все в сборе, кроме Виллема и Юдит. Она знает о театре больше других, но никогда не сможет прийти на собрание.

– Просто не могу поверить, что ты так глупа! – рычит Лео на Мину. – Я понятия не имел, что ты фотографируешь. Мы пытаемся спасти жизни, а ты порхаешь с камерой! А я предупреждал, что она слишком юная.

– Не кричи на нее, – одергивает его Олли. – И вообще прекрати орать.