Девушка в голубом пальто

Чтобы не поддаваться эмоциям, я цепляюсь за реальные детали. Элсбет делила эту комнату со старшей сестрой. Шкаф Нелли был слева, а шкаф Элсбет – справа. Поселившись с мужем в доме, где провела детство, она наверняка отдала ему шкаф Нелли. Это так похоже на Элсбет: посоветовать мужу просто отодвинуть вещи сестры в сторону, чтобы освободить место для своих. Может быть, он обнаружил один из забытых бюстгальтеров Нелли, и Элсбет хохотала при виде его смущения.

Я открываю левый шкаф. Да, я права. Внутри аккуратно выглаженная мужская одежда (брюки, рубашки) висит на плечиках. Это вещи, которые носит муж Элсбет. Рольф. Ее новая жизнь, в которой мне не нашлось места.

Но формы здесь нет. Я проверяю дважды. У него должно быть по крайней мере две: одну носит, вторая в стирке. Но в шкафу ничего. Формы не видно ни на стульях, ни на кровати, застеленной наспех. Где же она может быть?

Вернувшись в коридор, я открываю кладовку для белья. Внутри плетеная корзинка, в которой полно измятых полотенец и простынь, отложенных для стирки. Я роюсь в ней в поисках серого и черного – цвета смерти, цвета гестапо. В самом низу я замечаю что-то темное и вытаскиваю эту вещь.

Как же я могла забыть? Бабушка Элсбет дарила все в двух экземплярах. «Миндалины» не понравились Элсбет, и она отдала платье мне. Как она хихикала, когда я надела это ужасное нечто! Но ей пришлось оставить близнеца – второе платье унылого цвета.

От него пахнет Элсбет, пудрой и духами. И я сразу же вспоминаю подругу в этом платье. Она строила гримасы, когда мать настаивала, чтобы она надела его на вечеринку. Приходилось подчиняться, но она старалась «нечаянно» пролить на него пунш. При этом она щебетала о том, как хорошо целуется Хенк, и с умудренным видом говорила мне, что первый поцелуй не идет ни в какое сравнение со вторым.

Я целовалась с Олли, Элсбет. Я целовалась с Олли – а Бас мертв – как у тебя дела? – разве не глупо, что наша дружба закончилась из-за того, что ты полюбила мальчика? – или именно так и бывает?

Я засовываю платье в корзинку для грязного белья и хватаюсь за черный воротник, который вдруг высунулся. Рубашка Рольфа. И как раз когда я начинаю вытаскивать брюки того же цвета, открывается парадная дверь.

Не раздумывая, я ныряю в кладовку, втискиваясь рядом с плетеной корзинкой. В руках я сжимаю мятую форму Рольфа. Я прикрываю скрипучую дверцу шкафа, оставляя щель. Если ее закрыть полностью, раздастся громкий щелчок. Сердце громко колотится, и я уверена, что этот звук слышен всем. Я приказываю сердцу успокоиться, но оно не слушается.

– Поверить не могу, что ты забыл пирог. Какой же обед без пирога!

И еще одно не изменилось: голос Элсбет, веселый и насмешливый. Он наносит мне удар под ложечку. Всхлипнув, я прижимаю к губам форму Рольфа.

– Какая жизнь без пирога и без моей жены? – поддразнивает он.

– Значит, мы с пирогом – самое сладкое в жизни? – смеется она.

– Вспомни, не нужно ли тебе еще чего-нибудь, пока мы здесь? – спрашивает Рольф.

– Могу заодно захватить с собой свитер. Дом бабушки – настоящий холодильник.

Они так естественно общаются друг с другом! Этого я не ожидала. Болтают так, будто нет войны. Сплошные шутки и поцелуи. Я слышу шаги на лестнице. Четвертая ступенька скрипит. Дверь ее комнаты как раз перед кладовкой для белья. Я слышу, как она открывает шкаф и перебирает плечики с одеждой, что-то мурлыча себе под нос. Элсбет никогда не умела петь.

– Ты не видел желтый свитер? – кричит она.

– Разве ты не положила его в корзину для грязного белья?

Я замираю от страха, видя, как приближаются лодыжки Элсбет. Ближе, ближе… Запах пудры щекочет мне нос. Она берется за ручку кладовки. Что делать, если она меня обнаружит? Я мысленно прокручиваю сценарии, которые срабатывают с нацистами. Но сейчас они не годятся. Я могла бы ударить ее. Могла бы обнять, как будто и не прошло этих двух лет. Но они прошли, и сейчас я не только ненавижу и люблю Элсбет. Сейчас мне нужно ее бояться.

– Элсбет, он здесь, – кричит Рольф. – Твой свитер был на стуле.

Она удаляется, стуча каблучками по паркету. Сердце колотится в груди как молот, от волнения, гнева и горя. И она снова уходит. Моя бывшая лучшая подруга.

Когда я возвращаюсь домой в тот вечер, мама и папа уже в постели. Еще слишком рано, и они, конечно, не спят. Но они не выходят из спальни. Годами я просила их именно об этом: ложиться спать и не ждать меня. Но сейчас я представляю, как они, в ночных рубашках, прислушиваются – и мне становится неуютно. Что-то изменилось между нами во время последней ссоры, когда я ушла с Виллемом. Я по-прежнему их дочь, но больше не ребенок.