Девушка в голубом пальто

Дорогая Элизабет!

Прости меня. Прости, хотя я сделала такое, чего нельзя простить.

Я пишу это в трамвае. Если я доберусь вовремя, не придется отдавать тебе это письмо. Пишу на всякий случай. Письмо-на-всякий-случай.

Мы с Т. стали ближе в твое отсутствие. Он внимательно меня слушает, смеется над моими шутками. Кажется, он впервые увидел меня по-настоящему. Я знаю, ты бы не имела ничего против. Ведь ты никогда не любила его так, как я. Ты всегда говорила, что тебе хочется, чтобы ему нравилась я, а не ты. И мне показалось, что он начинает меня любить. Но это было не так. Нет, он не любил. Однажды он посмотрел на меня и сказал: «Тебе нужно сделать прическу, как у Мириам. У нее такие красивые волосы! Когда война закончится, может быть, она тебя научит». И я поняла по его лицу, что он никогда меня не полюбит. Никогда.

Я говорю тебе это, так как хочу, чтобы ты поняла: у меня было разбито сердце. Даже если это и не оправдывает мой поступок. Я вернулась домой с разбитым сердцем. У нас в гостях был дядя. Он спросил, почему у меня такой печальный вид. Я без всякой задней мысли ответила, что мне грустно, потому что мальчик, которого я люблю, не отвечает мне взаимностью. Потому что сохнет по девочке, прячущейся в мебельном магазине. Дядя рассмеялся и заверил, что этот мальчик глуп. Он попросил рассказать побольше об этой девочке. И я рассказала ему о тебе все. Я забыла, что он вступил в НСД.

Или не забыла? Дорогая Элизабет, я думаю об этом с той самой минуты, как поняла, что наделала. Забыла ли я на самом деле, что он вступил в НСД? Или что-то во мне помнило и знало, что делало? Я попытаюсь исправить свою ошибку. Попытаюсь все уладить, если смогу. Прости меня. Прости меня. Прости меня.

– Она выдала вас, – говорю я. – Это из-за нее нацисты нагрянули в ваше тайное убежище.

Мириам поворачивается ко мне.

– Разве вы не понимаете? Она пожалела об этом, как только осознала, что произошло. Вот почему она оказалась ночью на улице. Она хотела предупредить нас и надеялась, что мы успеем убежать.

– Но было слишком поздно.

Глаза Мириам затуманиваются слезами. Мне трудно вообразить эту ночь. Две лучшие подруги встречаются на улице, чтобы сказать столько всего сразу: я выдала тебя, я люблю тебя, я хочу тебя спасти, прости меня. По всей Европе умирают сотни тысяч людей. А здесь, в моем родном городе, нацисты убили всю семью из-за цепочки событий, которая началась с любви, ревности и обмолвки.

– Вы ненавидите ее?

Мириам смотрит на свои сложенные руки.

– Ненавидела. Никого на свете я так не ненавидела. Но она же не знала. Мне нужно верить в это сейчас. Я думаю, она рассказывала дяде обо мне, не сознавая, что может случиться. Она не хотела этого. – Мириам поднимает на меня глаза. – Вы верите, что это так?

– Я верю – если верите вы.

Не знаю, почему для Мириам так важно, чтобы я была хорошего мнения об Амалии. Ведь она совсем не знает меня.

И вдруг меня осеняет. Для меня это тоже было бы важно, если бы касалось моих друзей. Всех нас – Баса, Элсбет, Олли. Важно, чтобы кто-то нас понял. Мы измучены и вовсе не безупречны, но делаем в этой войне все, что можем. На нас навалилось что-то огромное и чудовищное. И мы тоже не знали всего, как Амалия, и не хотели трагедии. Тут нет нашей вины.