Девушка в красном шибари

Я пригляделся – действительно похожа. Практически Дейнерис Таргариен из «Игры престолов». Тоже худая, так же белокура, и к тому же мать троих детей. Какой меткий глаз у Сомбреро. Офис в своей штатной обстановке, на позитиве. Не унывающие вахтавики, не видевшие уже долгое время своих семей, оттачивают чувство юмора над всем что им попадётся на глаза. Тут уж без вариантов, либо так, либо грустить. Ещё можно пить, но лучше тренировать чувство юмора.

Сегодня офис меня раздражал. И состояние сомнительное – тело ватное, руки потряхивает, а в голове черная дыра поглощает всё звуковые волны, не позволяя мене отвлекать от собственной грусти. И в сердце пустота. Я чувствую как этот вакуум растет и поглощает меня. Грустно. Невероятно грустно и одиноко. Нервно смотрю на часы и пью растворимый кофе. Рони улетает через четыре часа. Я мог бы отпроситься и попрощаться с ней, но в место этого я даже не пожелал ей доброго утра, разорвал традицию и даже песенку не отправил. Не смог.

Замкнутый круг – кофе, туалет, курилка. Надо разорвать. Пойду подышу свежим воздухом на строительной площадке, развеюсь. Плетусь по грязной бетонки, так ещё тяжелей, теперь меня совсем ничего не отвлекает от собственной грусти. Пополнилась моя личная история свежими ранами. Когда я успел так привязаться к ней? Ни чего особенного вроде, взаимопонимание и яркий секс, ан нет, что-то особенное оказывается было. Что-то, чего я не понимаю разумом, но чувствую душой. Такая вот тварь человек, нет бы порадоваться за ближнего, а я грущу. Грущу и жалею, но заднюю не дам! Увидел собственное отражение в жестяном заборе – зомби, какой-то жалкий, увядающий, размякший зомби. Так себе зрелище, лучше б не смотрел. Встретил Сомбреро, то ничего не сказал, не съязвил, молча остановился и смотрел на меня каким-то понимающим взглядом, хоть и ничего не знал. Вообще про меня и Рони никто нечего ни знал, кроме Анны. Давид не в счёт, он не знает правды. Господи, зачем ты обрёл человека на такие мучения? Мыслить и чувствовать! Вновь смотрю на часы, еще девяносто минут, может когда самолёт взлетит мне полегчает? Хм… вряд ли. Достал телефон, сообщений нет. В первые так долго Рони не пишет. Мы ведь так и не попрощались. Вчера рано было, а сегодня не могу. Наверняка она тоже не в силах, Рони еще более ранимая и чувствительная чем я. Мне был известен исход, от чего же мне сейчас так тяжко?! Начал записывать в блокнот смартфона новый стих, сто лет этого не делал, не было глубоких эмоций.

Звонок от Бормана

– Артур, мы уезжать собрались. Ты где? Тебя только ждём. Даже Хант уже пописал и сидит в вахтовке.

– Езжайте. Я сегодня своим ходом.

– Уверен? Может подождать тебя надо?

– Езжайте, езжайте. Меня заберут.

Смотрю на часы, улетела, защемило сердце. Зашел в одинокий офис, как хорошо что никого нет, пустил слезу, не мог больше терпеть. Чуточку полегчало, умылся, отправил ежедневный отчёт, пошёл на проходную. За проходной на остановке стоит автобус, как раз нужного мне маршрута, не поеду, сегодня пробегусь. Достаю из рюкзака свои любимые, фирменные наушники и включаю «hostel – калифорнии». Бегу сквозь пространство и время, бегу от себя, от судьбы, от боли, на встречу неизвестному и предстоящему, бегу по грязи, по лужам, безустанно, цепляясь за останки несгибаемого стержня, бегу продолжать жить. Вот он – серый город, вот они – равнодушные люди, чёртов то самый перекресток, выцветшие вместе с летом мутные светофоры, знакомый балкон, загляну к Анне прямо в рабочем.

– Улетела?

– Улетела.

– Колу с коньяком?

– Да, но в разных стаканах.

– Тебе надо снять кого ни будь, так легче забыть. Хочешь подгоню тебе официантку? Есть у меня одна целительница мужских сердец.

Слова её, как и всё прочее влетали в одно ухо и вылетали в другое, мозг не анализировал информацию, и игнорировал всё происходящее.

– Эй, ты меня слышишь? Помощь нужна?

– Спасибо Анна, нет.

Стекляшка армянского опустел, вторую брать не стал, алкоголь мозг тоже игнорирует, да и разговаривать с Анной не хотелось, впрочем, ни с кем не хотелось. Поплёлся домой. Есть еще одно средство, оно всегда мне помогало. Амбарная, толстенная тетрадка, служащая мне то ли дневником, то ли психологом. Я конвертировал мысли в буквы в своём дневнике, с говорящим названием на обложке – «записки сумасшедшего».