Девушка в нежно-голубом

Море прорвало дамбу там, где никто не ожидал, и устремилось через болота, заливая выкопанные ямы. Мы вскарабкались выше и работали над хлеставшей водой, пока шкипер не пригнал рыбацкое судно и не завел его боком в пробоину. Мы тут же привязали корабль к дамбе, а оставшиеся щели залатали водорослями, торфом и хворостом. Потом море прорвалось в другом месте. От горя у меня перехватило дыхание. Казалось, море побеждает по всему берегу.

Мы справились с этой дырой, подтащив стену снесенного сарая, привязали ее к плотине и накидали поверх глину. В быстро таявшем свете вы бы увидели, как наша заплата прогибается под напором воды. Всю ночь пролежали мы в кромешной тьме, плечо к плечу, рука к руке, упираясь ногами в землю, а спиной — в заплату. Водяной по ту сторону дамбы поливал ледяной водой мое потное лицо. Руки горели. Я жмурился от боли и представлял себе Алетту: как она петляет, чтоб не наступить в пузырящуюся лужу. Дождь падал мне на шею, на колокольню, на ратушу, на виселицу и на обритую голову Алетты. Вдали от берега горели сторожевые костры, тянущиеся далеко на север. Я сосчитал их, а потом пересчитал еще раз, и когда получилось меньше, понял, что море прорвалось где-то еще. Землю покроет водой. Молнии и гром несли волну за волной удивления, боли и злости, пока из меня не вымыло все удивление, всю злость и всю боль и не осталась только горечь утраты. И голодный ребенок на колокольне, должно быть, проплакавший всю ночь.

Наконец мы почувствовали, что море отступает. Вся вода, которая могла прийти, уже пришла. Постепенно начали вырисовываться тени. Дождь стих и превратился в серебристый туман. В оглушающей тишине забрезжил рассвет, открывая нам вид, одновременно прекрасный и ужасающий. Я отошел на шаг от дамбы и застыл, словно распятый: закоченевшие руки не хотели опускаться. В молочно-сером свете я заметил, что мясистая рука, которую я сжимал всю ночь, принадлежала градоначальнику.

— Ты славный парень, — сказал он. — Гораздо лучше таких, как она.

Ярость вскипела во мне. Кто еще о нас знал?

Я протиснулся на первую же баржу до Делфзейла. Торфяные болота, поля — все было залито водой. От деревьев остались лишь верхние ветви. Крестьянские семьи сидели на мокрых крышах собственных домов или на ветках, вместе с курами. Мельник с женой и детьми взгромоздились на крышу мельницы. Ласковые гронингенские лошади-тяжеловозы безропотно плавали, не понимая всей глубины трагедии. На миг я даже позавидовал их простому горю.

Со скрытыми под водой бесчисленными каналами, окружающими крестьянские участки, мало осталось следов человеческой деятельности. Сам город уменьшился, сморщился. Вода не знала разбора, затапливая и праведных, и грешных. Нижние этажи домов были под водой, равно как и нижний этаж церкви. Ребенку на колокольне вода не угрожала. И мы поплыли по площади между церковью и ратушей, по водяной глади, ровной, как оловянное блюдо. Навстречу, на деревянной двери, выгребала здоровенная крыса. Знамение, сказала бы Алетта. Но Алетту Питерс смыло водой вместе с виселицей.

Дом тетушки Алетты и дядюшки Губерта заметно уменьшился, уйдя под воду по окна первого этажа. Я перелез из баржи через полузатопленное окно и увидел на лестнице тетушку в мокром по пояс платье. Одной рукой она прижимала к себе цейлонскую вазу, в другой держала картину девушки в синем — и то и другое куплено за золото, полученное за людей, обреченных на адский труд в Америке. Никому не удержать меня в этом доме, построенном на деньги угнетателей, и в этом городке, где верят в простое и быстрое правосудие. Слишком легко искупать грехи, неохотно приютив сироту. Мне требовались задачи посложнее.

— Ух, Адриан, ну и вид у тебя…

— Я уезжаю, тетушка.

— И правильно. Я удивлена, что ты остался помогать.

— Вы все знаете?

— Беглая девчонка. Пропадающая еда. Племянник, которого вечно нету дома. Днями напролет сидит в церкви, словно монах какой. Я думала, ты уедешь сразу, как только они… Вчера в полдень…

— Так вы знали, что она в церкви, и послали их туда?

— Да, чтобы спасти тебя от нее.

— Спасти?

— Теперь ты свободен, — чеканно сказала она.

О чем говорить после этих постыдных слов?

— Тетушка, мне нужны деньги.

— Деньги? — Она подняла брови и опустила вазу на ступеньку. — Полстраны затопило, а ты думаешь о деньгах?

— Остался второй ребенок.

Она шумно вздохнула и задумалась.

— Если я кое-что тебе дам, обещаешь забрать его отсюда?

— Думаете, я оставлю его добрым людям Делфзейла?

— Тогда вот, возьми. — Тетя протянула мне картину. — Продай в Амстердаме. Я дам тебе все документы. Она любила эту картину, несмотря на все свои слезы. — Тетушкин подбородок задрожал. — Мне от нее больше нет никакой радости.

— А что с моими чертежами?

— Я сберегла их. Они наверху.

— Передайте их в Водный совет.

Я поднялся, взял картину, купчую грамоту, одеяло, рюкзак с книгами и четверть головки сыра, которую протянула мне Рика, погрузил все в дядюшкину лодку и отчалил от дома. Тетя провожала меня, выглядывая из верхнего окна, как из ковчега.