Девушка в цепях

Мне едва исполнилось девять, я сижу в классной комнате, гувернантка стоит у окна. Сложив руки на груди, смотрит на улицу, а передо мной чистая тетрадь, в которой нужно перечислить основные даты старейшей истории с ключевыми событиями. Я учила их, я их правда учила, но от волнения все перепуталось в голове, а их там более ста. Я знаю, что если не напишу, последует наказание. Сначала от гувернантки – возможно, две-три лишние главы по истории, после чего снова придется заучивать даты (а ведь я так хотела немного порисовать!), а после от леди Ребекки. Теперь, когда мы переехали в Лигенбург, она все чаще раздражается. Улыбка появляется на ее губах все реже, она стала ко мне так строга… И наверняка оставит дома в воскресенье, вместо того, чтобы позволить мне пойти с Эби в парк.

Не сводя взгляда с прямой фигуры гувернантки, медленно тяну рукав наверх. Там спрятаны перечисленные даты, которые с вечера написала на бумажке и просушила под кроватью. Бумажка медленно раскрывается, и я поспешно начинаю писать. Одну за другой, то и дело поднимая голову: мисс Хэвидж по-прежнему стоит у окна. Что она там видит, ума не приложу, но она может очень долго так стоять. Понемногу напряжение отпускает, и я начинаю писать быстрее – до той минуты, когда слышу шорох юбок и поспешно сжимаю ладонь. Только после этого поднимаю взгляд: гувернантка смотрит на меня пристально и жестко. Глаза за толстыми линзами очков кажутся большими, хотя на самом деле они маленькие.

Маленькие, серые, водянистые и цепкие. Она вся такая: серая, от цвета волос до платья и кончиков выглядывающих из-под него туфель. Я слышала, как Эби называла ее старой девой, но что это значит, понять не могу.

– Мисс Руа, – ее голос звенит натянутой струной, – чем вы только что занимались?

Внутри все холодеет, но я закусываю губу и шепчу:

– Писала даты, мисс Хэвидж. Как вы меня и просили.

Она ведь не могла увидеть. Не могла, правда ведь?

– Вот как. – Ее ноздри раздуваются. – Покажите-ка мне ваши руки.

Я разжимаю кулак, и бумажка, превратившаяся в крохотный комочек, падает на платье. Кладу руки на стол, стараясь не краснеть, но чувствую, что щеки все-таки заливает румянец. Гувернантка смотрит на раскрытые ладони, идет ко мне. Я чувствую, как все внутри сжимается от ужаса неизбежного разоблачения, поэтому поспешно зажимаю проклятую бумажку между коленями. Так, чтобы ее не было видно: сейчас мисс Хэвидж отойдет, и тогда я тихонько ее спрячу.

Гувернантка останавливается рядом со мной: руки по-прежнему сложены на груди, взглядом меня пригвоздили к стулу. Но когда звучат ее следующие слова, сердце уходит в пятки.

– Поднимитесь.

Не в силах даже пошевелиться, я смотрю на нее и молчу.

– Поднимитесь, мисс Руа!

Теперь ее голос звенит от гнева, и это не просьба. Это приказ.

Поднимаюсь, и скомканный шарик летит прямо мне под ноги, выкатывается из-под стола и замирает в нескольких дюймах от ножки. Мисс Хэвидж наклоняется, поднимает его и разворачивает. Пробегает глазами.

– Вы списывали, мисс Руа.

Это звучит как приговор. Я знаю, что сейчас будут розги, поэтому невольно отвожу руки за спину. Знаю, что меня все равно заставят их протянуть, но сейчас не в силах расплести похолодевшие пальцы.

– Вы не только списывали, мисс Руа, но еще и солгали, – холодно говорит она, брезгливо отбрасывая комочек в урну, как дохлую мышь. – Вам должно быть очень, очень стыдно.

– Мне стыдно, – шепчу я.

Хотя мне совсем не стыдно. Мне страшно, даже кровь отливает от лица.

– Мисс Хэвидж, я действительно учила даты, но их слишком много, и…

– Замолчите.

Она проходит к двери, запирает ее на ключ, после чего возвращается ко мне. Подхватывает линейку и командует:

– Повернитесь!

– Пожалуйста, я…

– Повернитесь, – сурово говорит она. – За каждое слово и минуту промедления я буду добавлять вам по удару к положенным десяти.

Поворачиваюсь, не успевая даже понять зачем: обычно она меня бьет линейкой по рукам, если я тереблю волосы. Но это совсем не так больно, как розги. Так что может быть…

– Поднимите платье, а панталоны опустите вниз. И нагнитесь.

Вот теперь мне действительно становится стыдно: кровь снова приливает к щекам, при мысли, что придется это сделать.

– Пожалуйста, не надо, – шепчу я, но суровый и жесткий голос за спиной произносит:

– Три слова и минута. Четырнадцать ударов.

От обиды и несправедливости на глаза наворачиваются слезы, щеки пылают, но я знаю, что спорить бесполезно. Леди Ребекка говорит, что воспитание мисс Хэвидж сделает из меня порядочную и благопристойную мисс, поэтому она не намерена в него вмешиваться. Как-то я попыталась рассказать ей про розги, и леди Ребекка поставила меня в угол. Мелькает мысль о том, чтобы сбежать из этой комнаты прямо сейчас, вот только я понимаю, что меня скорее всего догонят. И тогда весь дом узнает о том, какое наказание мне назначено, и за что.

Сгорая от стыда, тяну панталоны вниз, а юбку наверх. Наклоняюсь, чувствуя, как холодный воздух скользит по ягодицам.

– Не вздумайте кричать, – напоминает гувернантка. – Иначе добавлю еще.