Девушки

Волдырин встал, прошелся по избе, икнул, потом остановился против Маши и, глядя на нее, самодовольно, с усмешкой проговорил:

— Да, дел у меня хватает… Ну, красавица, подними свое личико, я полюбуюсь на него. Э, да ты уже совсем взрослая, невестой стала!

Маша вздрогнула и бросилась в сторону. Волдырин хихикнул и ладонью слегка ударил ее ниже спины.

— Ничего, Машенька, не красней, это я любя, полюбовался немножко твоей красотой. Красота, Машенька, и дана тебе для того, чтобы ею хорошие люди да твои начальники любовались, хе-хе! Скажу больше: очень ты хороша! Такие, как ты, не пропадут на болоте…

— А я и не собираюсь пропадать, — опомнившись и набравшись смелости, отрезала Маша и скрылась за перегородку.

— Ой ли? — крикнул насмешливо и чуть вызывающе Волдырин.

Услыхав в сенцах шаги, он подошел к конику и сел.

Вошли Васильевна и Аким. Васильевна поставила на табуретку ведро с пенистым квасом, на поверхности которого плавал золотистый хмель, и подала вербовщику железный корец. Аким положил ветчину, мокрую от рассола, и брусок масла на стол и, ничего не сказав, сел на лавку. Волдырин зачерпнул квасу и, сдунув хмель, припал толстыми губами к ковшу.

— Хорош квасок! — Волдырин крякнул, отрыгнул и обратился к старушке: — Мамаша, нет ли у вас старой газетки, чтобы завернуть эти подарочки? — И он повел глазами на масло и ветчину.

Васильевна подала ему чистенький посконный мешочек.

Волдырин поднялся, взял мешочек с подарками, поблагодарил и поспешно откланялся. Обойдя еще несколько домов, он отнес подарки на квартиру начальника пристани, часок соснул и снова вышел на улицу. От пряного весеннего воздуха немного побаливала и кружилась голова. «Время к ужину. Пойду-ка я к Протасову, у него свиньи водятся, гуси гогочут на дворе, да и денег чертова уйма».

Протасовы сидели за поздним обедом — ели лапшу с жирной свининой. Вербовщик снял шапку и поклонился. Высокий, костлявый, в черном суконном пиджаке, с длинной шеей и козлиной бородкой мужчина вылез из-за стола, чинно ответил на поклон и сказал:

— Ждали, ждали, Петр Глебович! Решили, что не зайдешь к нам — забрезговал, ну и начали обедать. Семеро, как говорят, одного не ждут. Снимайте пальто, вешайте. Милости просим в красный угол, под бочок к угодникам! Ариша, — обратился он строго к дочери, — подай-ка из кладовки ту посудину, о которой я тебе давеча говорил!

Высокая, рыжая, с сизыми губами и с широкой, ровной, как у сильного мужчины, грудью, Ариша вылетела из-за стола в сенцы и тут же вернулась с четвертью. Ульяна посмотрела на мужа и, поняв его взгляд, поставила на стол чайные стаканы и огромную чашку с солеными огурцами и помидорами. Сев на свое место, она улыбнулась Волдырину.

— И меня упомянули на собрании-то… и кто же? Больная Лушка! Я ей добра желаю, а она…

— А ты, старая, себе желай его, не людям! — воскликнул кузнец и, взглянув на вербовщика, сухо рассмеялся.

— Теперь жалеть Лушку не буду. Пусть ревматизм корючит, гнет ее… — огрызнулась Ульяна и замолчала.

Ариша села возле матери. Когда отец наполнял стаканы, а мать смотрела на булькающее горлышко четвертной, она подморгнула Волдырину так, что он густо покраснел, закашлялся.

— Не пробовали вот сие, — ставя перед Волдыриным стакан, сказал кузнец, — а уже зарделись румянцем, закашлялись. А что с тобой, Петр Глебович, станет, когда ты пропустишь вот этот стаканчик!

— Видно, простудился, Захар Фомич, — ответил Волдырин. — Не иначе как простудился! — повторил он и поднял стакан. — Что же, Захар Фомич, придется за ваше почтеннейшее здоровье…

— Ни-ни! Первую чарку за дорогого гостя, — решительно возразил Захар Фомич.

— За самого, самого желанного! — подхватила хриповатым голосом Ульяна и подняла стакан почти к самому носу, похожему на кабачок.

Волдырин, не без удовольствия выслушав слова хозяина, повернулся к Арише. Девушка взяла стакан и чокнулась с ним. Волдырин вылил жидкость в широко открытый рот, выкатил глаза, задохнулся, сел на коник, потом привскочил и, отдышавшись, прошипел:

— Чего ты, Захар Фомич, дал мне? Яду? Я сжег все внутри! Огня, что ли, налил в стакан? Уф!

— Спирт. Из чистой муки. Сам гнал. Я не люблю угощать водкой дорогих гостей. Закуси — и все будет в порядке, станет на свое место.

— Самогон куда приятнее, — поддержала мужа Ульяна и стала грызть соленый огурец.

— И ослепнуть нельзя с него, — повеселев и заиграв серыми с желтинкой глазами, заметила Ариша. — От водки у нас один колхозник ослеп…

Волдырин взял деревянную ложку и стал хлебать жирную лапшу со свининой. Лапша показалась ему сладкой, такой, какую не хлебал лет двадцать. Ел он молча, стараясь не поднимать глаз: уж больно поглядывала на него Ариша и строила ему такие глазки, что у него тряслись поджилки.