Девушки

— Не продам, — повторила Авдошина. — Софья и я решили масло сдать бесплатно в госпиталь, раненым. Деньги нам не требуются пока. Я по мужнему офицерскому аттестату получаю…

Волдырин поднялся и, не простившись с женщиной, вышел. На крыльце он выругался, сбежал со ступенек, пересек улицу и направился к кирпичной избе, покрытой зеленым железом.

Когда Соня вернулась, вербовщика уже не было.

— Мама, почему он ушел? — ставя кувшин на коник, спросила она.

— Разве ушел? То-то я говорю ему, а он не отвечает… ушел? Это хорошо. Ему и делать-то у нас нечего.

Соня подошла к окну и стала смотреть на улицу.

— Все о болоте думаешь, доченька? Не бойся, за комсомол будешь держаться — Волдырин не съест. От таких людей надо подальше… Давай-ка лучше обедать.

Соня взглянула на мать и, засмеявшись, бросилась ей на шею.

— Тише, глупенькая, — сказала ласково женщина, — да ты горшок вышибешь из рук… Будет, говорю! Поцеловала раз-два — и довольно.

Соня села за стол и приняла от матери тарелку, наполненную дымящимся супом.

* * *

У Тимошиных Волдырин не пил водки. На столе, накрытом узорной розоватой скатертью, самовар, соты меда, похожие на пластинки бронзы, тарелка с ржаным хлебом и огромная, словно баржа-плоскодонка, сковородка с ветчиной, залитой яйцами. За столом старик с седой бородой, его жена, полная, с рыхлым красным лицом женщина. Она тревожно, услужливыми глазами смотрела на Волдырина и, вздыхая и охая, кивала головой на его слова, произносимые им важно и нагловато:

— Я все могу на болоте! Я могу и миловать и наказывать!

Их внучка стояла у печки. Она со страхом смотрела на маленького, толстенького и плешивого человечка и дивилась, что в нем, таком плюгавеньком, столько важности и власти.

«Надо слушаться его во всем, угождать ему», — подумала девушка и неожиданно для себя, забыв на мгновение страх перед ним, спросила:

— Петр Глебович, а что надо брать с собой?

— Да все, Машенька, — отозвался ласково, к удивлению девушки, Волдырин и улыбнулся ей.

Он знал, что она, как Варя и Соня, едет в первый раз на болото, но не добровольно, а по мобилизации. У нее, у Машеньки, как и у многих других девушек, отец на фронте. Матери у Машеньки нет — еще до войны умерла при родах. «Она не так хороша, как Варенька и Соня, но все же ничего, похожа на сдобный пирожок, — разглядывая девушку, решил Волдырин, — да и глазенки синие, приятные». Волдырин прикрыл глаза и, чуть улыбаясь, сказал еще ласковее:

— Все бери, Машенька. Все, что потребуется. А больше харчей. Наполни ими большой мешок, хе-хе! Они пригодятся на болоте. Не забудь зеркальце, гребешок. Побольше ярких ленточек в косы, бус, платьев и платков поярче. Так-то вот, Машенька. Щегольнуть, сама понимаешь, нарядами неплохо на болоте, в праздники, вечерком… Словом, хе-хе, щегольнуть Рязанью по московскому краю. Вот это, Машенька, пойми, осмысли. Что краснеешь, а?

Машенька молчала. Развязная речь Волдырина не нравилась ей, да и его мутные, с красными жилками на белках глаза были противны.

— Да, Машенька, надо уметь и работать и гулять! — заключил Волдырин и обернулся к старику: — Верно говорю, дедушка Аким?

— Выпили бы вот, Петр Глебович, водочки, — предложил старик и нахмурился, — а то стоит полная посудина и глаза дерет только зря. Да и яичница стынет…

— Яичницу я, пожалуй, съем, — сказал Волдырин, — а водку распечатывать не стоит, разрешите мне взять ее с собой? Я выпью ее за ваше здоровье вечерком.

— Как вам угодно, Петр Глебович, — подхватила старушка, — для вас и приготовлено.

Волдырин кивнул головой, пододвинул к себе ближе сковороду и стал уписывать яичницу с ветчиной, держа в одной руке вилку, в другой — нож. Не прошло и десяти минут, как вербовщик освободил огромную сковороду и полотенцем, которое ему подала по приказанию бабушки Маша, вытер пухлые губы.

— Не дадите ли еще свининки или маслица для закусона к этой посудине? — пряча бутылку в карман, выкатив глаза на Акима, а затем на его старушку, протянул Волдырин, — Дадите — не пожалеете.

— Старик, сходи в подвал, — сказала хозяйка.

Аким молча поднялся и вышел.

— Я тебя, Машенька, — бросив взгляд на девушку и тут же спрятав его, сказал вкрадчивым голосом Волдырин, — поставлю на свое поле. Славной торфяницей станешь у меня, хе-хе! Пристрою тебя на сушку, на ней легко. А то на бровки… Работа эта легкая, будешь как в горелки у меня играть, хе-хе! Заработок отличный! Это все, Машенька, зависит от меня. — Он опять скользнул взглядом по лицу Машеньки и подмигнул ей. — Поработаешь — премируем, а потом и в стахановки произведем. Оденем тебя как паву. Как королева разодетая домой приедешь в конце сезона. Да и с большими денежками, с мануфактурой. Так-то вот, хе-хе! Волдырин все может… Васильевна, — обернулся он к старушке, — нет ли квасу? Попить после вашей глазуньи очень хочется.

— Как не быть! — засуетилась Васильевна и, взяв ведерко, направилась к двери. — Схожу, пока старик-то там в подвале с ветчиной возится, подам ему ведерко, он из бочки наполнит его. — И она скрылась за дверью.