Девушки

— Постановление мы и сами читали. Вы, товарищ вербовщик, скажите нам о бытовых условиях на болоте.

— И вправду! — закричали в один голос девушки. — Говорите, как кормить будете!

— В бараках все такая же грязь, как и в прошлом году, или будет почище?

— Баки с кипяченой водой будут в этом сезоне или нам опять придется болотную воду пить?

— Небось матерщинников не убрали?

— Ишь чего захотела! — раздался насмешливый голос от двери.

Девушки рассмеялись так громко, что председатель встал, постучал линейкой по столу и призвал к порядку.

— Сквернословы нам не страшны, вот только бы они не воровали наш харч, — громко заметила высокая девушка в солдатской шинели. — В прошлом сезоне страсть как воровали.

— Ничего, Домаша, они и в этом сезоне маху не дадут.

— Как вы смеете так говорить! — не вытерпел Волдырин.

— Все это правда! — крикнула худенькая девушка с веснушками на бледном лице.

— Неправда! — воскликнул Волдырин.

— Докажите нам, что это неправда!

— Нет, не доказывайте, — вмешалась Ольга. — Вы, товарищ Волдырин, расскажите собранию, что сделано трестом в смысле улучшения быта торфяниц.

— У нас. Волдырин, лодырей среди девушек нет. Из нашего села почти сто пятьдесят девушек добровольно едут.

Поднялся такой шум, что задребезжали стекла в рамах. Александр Денисович застучал громче линейкой и прикрикнул на девушек.

Волдырин проклинал село, в котором оказалось больше половины доброволок. Бросив колючий взгляд на Ольгу, вербовщик выругался про себя и поднялся. Волнуясь и кашляя, он ответил на вопросы девушек, коротко отметил значение торфа для военной промышленности, потом гневно говорил о фашистах, которые напали на СССР, и красочно — о победах Красной Армии.

— Ни о ком из торфяниц других областей так не гремит слава на торфяных полях Шатуры, как о рязанских девушках. Да здравствуют рязанские девушки-торфяницы!

Эти слова Петр Глебович, багровея, натужно выкрикнул, вскинул руку, немножко подержал в воздухе и резко, как только раздались аплодисменты, опустил ее. Он осторожно сел на стул и наклонил голову. На его розовой лысине блестели капли пота. Рукоплескания стихли, наступила тишина. Никто больше не задавал вопросов Волдырину: каждая девушка считала, что неудобно после таких аплодисментов беспокоить вопросами человека. Стараясь проверить впечатление, Петр Глебович бросил взгляд на Ольгу и Дашу — обе девушки сидели спокойно и смотрели в зал. «Нет, эти не были в Доме колхозника, хотя они и похожи на тех», — подумал он и окончательно успокоился.

— Кто желает выступить? — спросил председатель сельсовета. — Прошу!

— Дайте мне сказать, Александр Денисович! — крикнула коренастая девушка с высокой грудью и крупным ртом на широком, скуластом лице.

— Просим, Лена, к столу! От стола всем слышно будет.

Лена поднялась и, запахнув короткое пальтишко, направилась к столу. Она стала возле Ольги и, касаясь локтем ее плеча, опустила глаза. Все смотрели на нее и ждали, что же она скажет.

— Вот я, девушки, проработала на болоте восемь сезонов, дня через три-четыре начну отрабатывать девятый. Хорошо, что я еще здоровая и могу зарабатывать. Но у нас имеются и такие на селе, которые, к примеру, проработали два десятка сезонов, потеряли здоровье на этой работе, а теперь больны — и никто ими не интересуется. Это, девушки, так! Правда! Сколько раз они обращались в торфяной трест, в Шатуру-то, и в другие учреждения, чтобы оказали им помощь — полечили бы их от болезни, помогли… Трест и другие учреждения не только не оказывают им помощи, а даже не удосужились ответить на их письма…

— Отвечать на письма у них не в моде! — крикнула худенькая черноглазая девушка в белой панамке.

— Это уж так заведено у начальников не отвечать, — продолжала Лена. — За примером нам, девушки, не надо ходить, мы можем указать на стахановку Лукерью Филипповну.

— Так, Лена! Лукерья все здоровье потеряла на болоте, восемнадцать знамен ее вот стоят, а про нее забыли! — поднявшись со скамейки, крикнула Ариша Протасова и указала на древки с красными знаменами.

— Ариша, помолчи! — оборвала Даша. — Уж ты-то не надорвешь пупок на болоте! Не ссылайся на Лукерью Филипповну, она не нуждается в твоей защите. Вот если бы ты была, как она и другие торфяницы, стахановкой, тогда бы другое дело!

— Так, так, девушки, — донеслось из последнего ряда. — Впрочем, я сама отвечу Елене и Протасовой.

Девушки встретили слова женщины громкими аплодисментами, возгласами:

— Просим, тетя Луша, просим!

Елена смутилась, покраснела и, махнув рукой, ушла на свое место.

От двери отошла широкоплечая женщина, ее большие серые глаза улыбались. Она медленно пробиралась между девушками, стоявшими в проходе. Ольга поднялась и предложила ей стул.

— Лукерья Филипповна, сядьте.

— Спасибо, Оленька, — тихо поблагодарила Ганьшина и ладонью по-матерински провела по ее щеке, — спасибо, родненькая.

Потом она, положив левую руку на спинку стула, выпрямилась и, передохнув, медленно, отрывисто, обдумывая каждое слово, стала говорить: