Девушки

Осторожно, стараясь не разбудить мать, Ольга оделась и тихонько выскользнула на улицу. Миновав сады, она вышла на берег Оки. Перед нею с шумом проносилось огромное поле битого льда. Казалось, вся равнина, до самого горизонта, плыла слева направо. Неподвижной оставалась только смутно белевшая вдали колокольня. Льдины неслись плашмя, стоя, шурша и грохоча. Они то искрились желтоватыми бликами луны, то становились прозрачно-голубыми, то темнели и пропадали в черных проемах воды. Ольга смотрела на Оку, на ее широко разлившиеся воды, на могучий ледоход, и на сердце у нее было радостно, светло.

«Как хорошо! — подумала с волнением девушка. — Неужели я люблю Бориса? Нет, не люблю. А если не люблю, то почему так часто думаю о нем?»

Она прошла дальше и остановилась над самым обрывом. У ног ее извивалась, бурлила, шуршала и шипела черпая вода. Вдруг поднялась волна, огромным валом прыгнула на берег и тут же, шумя и сверкая льдинками и пеной, отпрянула. Ольга испугалась, отбежала назад. Ей показалось, что волна насмешливо, злым оком заглянула ей в сердце, крикнула: «Берегись! Не верь тому, что ты молода и свободна! Любовь — рабство!» Ольга прислонилась спиной к толстой березе, полузакрыв глаза, стараясь не думать ни о свободе, ни о счастье в будущем. Ей хотелось слушать только торжественную музыку пробужденной природы, и в душе ее тоже пробуждалось что-то новое, влекущее, опьяняющее. «Да, Борис нравится мне. Кажется, и я немножко люблю его…»

Прокричал петух, ему отозвался хриплым голосом второй, где-то на другом конце села, потом третий, четвертый. Через минуту десятки петухов наполнили предрассветный воздух разноголосым пением. Казалось, что это не петухи кричат, а село раскачивается, поднимаясь то одним краем кверху, то другим. Ольга прислушалась, вздохнула, рассмеялась, а потом, не сдерживая слез, заплакала и бросилась к дому.

Около девяти часов Анна Петровна разбудила дочь: приехал вербовщик; председатель сельсовета звал на собрание.

Быстро одевшись, Ольга запила молоком кусок хлеба и поспешила на улицу.

Было тепло, светило солнце, ласково синело небо. За гумнами и огородами звенели жаворонки, кричали грачи, трещали сороки, у скворечен пели скворцы. Ока глухо шумела, гула и трескотни льда уже не было слышно — он прошел, и сейчас по блестящей глади воды бежали только редкие льдины, отрываемые от берегов. На улице чувствовалось оживление.

Ольга быстро прошла в зал сельсовета, слегка расталкивая девушек, пробралась вперед, к Даше и Кате, сидевшим у стола. В зале все были оживлены, возбуждены предстоящей поездкой на болото. Говорили о том, что нужно взять с собой, о нарядах, о харчах, о том, что вербовщик приехал за ними не тот, что был в прошлом году, не Илья Герасимович, а другой, маленький и плешивый человечишка.

— Где же это запропал товарищ Волдырин? — беспокоился председатель.

— На квартиру начальника пристани узелки понес! — крикнула из толпы какая-то девушка.

Среди собравшихся послышался смех.

— Тише, девушки! — сказал Александр Денисович, разглаживая усы. — Вот и Петр Глебович. Легок на помине!

Вербовщик, красный, потный, пробирался к столу, отдуваясь и покрикивая:

— Посторонитесь, пропустите! Дайте же наконец пройти!

Девушки смеялись и, как заметила Ольга, нарочно не давали ему прохода. Волдырин пыхтел, покрикивал на них. Девушки острили:

— Теснота полезна — брюшко убавится!

— А вы, товарищ Волдырин, ужом, ужом!

— Эко, девушки, как у него плешь-то вспотела, пропустите его скорее!

— Петр Глебович, шапку потеряли.

Волдырин оглянулся, взял шапку из чьих-то рук, прикрыл ею лысину. Он с трудом пробрался к столу и, надувшись, плюхнулся на стул. Ольга и Даша сидели рядом. Посмотрев на них, Волдырин подумал: «Где это я видел их?» Он стал рассматривать девушек, сидящих в зале, но что-то знакомое в облике Ольги заставило его снова повернуть голову в ее сторону, Петр Глебович встретился со строгим, напряженным взглядом Ольги и похолодел. Перед его глазами всплыла сцена в чайной Дома колхозника — девушка с темно-карими глазами, чемоданчик в ее поднятой руке, которым она чуть не ударила его по голове. И ударила бы, если бы не подбежал к ней парень в черном пальто. Сомнений не оставалось больше, это была та самая девушка.

Александр Денисович оборвал его размышления.

— Прошу не шуметь, — обратился он к собранию. — Слово предоставляется Петру Глебовичу.

Волдырин встал, сунул каракулевую шапку в карман полупальто. «С чего же это мне начать-то? — подумал тревожно он про себя. — Всю речь, что придумал еще в поезде, сразу выдуло из головы».

В зале стало тихо. Волдырин видел блестевшие глаза девушек, яркие шарфы, платки и панамы. Одни из них улыбались, другие были хмуры, третьи казались равнодушными, четвертые ничего не выражали своими красивыми, милыми и по-юному открытыми лицами. Вербовщик распахнул полупальто, достал из бокового кармана пиджака вырезку из газеты — постановление о мобилизации — и сиповатым тенорком прочитал его.

— И все? — спросила девушка, сидевшая в первом ряду и выделявшаяся ярким полушалком.