Девушки

— Посиди, — тихо сказала Даша. — У нас никаких секретов нет. Я только что получила письмо от майора. Он жив и здоров, кланяется всем девушкам нашего села, работающим на добыче торфа, справлялся о Косте.

— Напиши поклон и от меня майору, — попросила Ольга. — А я вот от папаши давно не имею писем. Жив ли?

— Обязательно, — ответила Даша. — И отец твой напишет тебе. Знаешь, как ходит у нас почта… Я своему майору, — слово «своему» она сказала как-то нечаянно, сильно покраснела и опустила глаза, — четыре письма послала, а он получил только одно. Остальные, знать, затерялись. Я рада, что дошло до него письмо с моей карточкой.

— Он любит тебя? — спросила Ольга, взглянув на смущенную подругу.

— Да, — вздохнула Даша. — Он написал мне об этом… и я ответила ему тоже. Правда, в последнем письме он пишет: «Если я, Дашенька, буду тяжело ранен, я освобожу тебя от данного тобой мне слова». Чудак! Мне обидно читать в письме такие слова. Я даже расплакалась, когда прочла их в первый раз, а потом одумалась и сказала себе: «А я не могу освободить себя от слова, данного ему».

— Так пиши сейчас же, — посоветовала Ольга и поднялась. — А я пойду дошивать платье. Шелковое-то мне тут жалко трепать.

— Хочешь сказать — не перед кем? — усмехнулась Даша. — Не печалься. Думаю, что и ты скоро получишь от Павлова весточку. Кажется, он в этом же районе работает.

Даша достала тетрадку и карандаш и стала писать.

Ольга села на табуретку, взяла бордовое платье и принялась шить. Соня стояла возле нее. Она заметила, что лицо у Ольги немножко грустное, нижняя губа чуть-чуть вздрагивала, черные глаза подернуты дымкой.

«Неужели Ольга, о которой все только и говорят, о которой пишут в газетах, так несчастна в личной жизни? Вот если бы я была на ее месте и со мной говорили бы по телефону из ЦК партии, так я бы была на девятом небе», — подумала Соня и, вздохнув, сказала:

— Оля, такой цвет платья тебе очень к лицу.

— И тебе, — не поднимая глаз отозвалась Ольга. — Этот цвет идет всем брюнеткам. Соня, что ты так странно глядишь на меня?

Соня смутилась, улыбнулась.

— Да ты же сейчас ни разу не посмотрела на меня, и говоришь…

— Я чувствую.

Соня вспомнила взгляды Аржанова, которые ловила случайно на себе и от которых ей было неприятно, так неприятно, что сердце замирало от стыда.

— Я тоже иногда чувствую чужие взгляды на себе, и мне всегда от них нехорошо бывает.

— Нет, Сонечка, я не чувствую этого от твоих взглядов.

Девушки, уже нарядные, подошли к Ольге и стали звать ее в клуб. Ольга отказалась, сказав им, что должна дошить платье. Они не стали настаивать. Весело щебеча и пересмеиваясь, вышли из барака. Ольга, проводив подруг, сказала Соне:

— Иди и ты повеселись. Что сидеть в бараке-то с затемненными окнами!

Соня догнала девушек уже на улице. Солнце давно село, и заря уже догорала. Высоко, в темной синеве зажигались мелкие и крупные зеленоватые звезды.

У дверей клуба толпились торфяницы, грызли семечки, поплевывая шелухой. Немножко в стороне парень, заломив картуз на затылок, сидел на толстом пне и наигрывал «Камаринскую». Перед ним, охая и приговаривая, плясали в цветных платьях несколько пар девушек. Над ними то и дело вспыхивали светлые платочки.

В клубе выступали рассказчики, певцы, гармонисты, балалаечники и скрипачи из кружка самодеятельности. Программа скоро была исчерпана, но слушатели не хотели расходиться по баракам, им хотелось еще посидеть в зале, полущить семечки, посмеяться. В первом ряду ребятишки увидели дедушку Корнея, шумно попросили его:

— Дедушка Корней, расскажи нам сказку, да какую посмешнее!

— Просим, дедушка Корней! — поддержали ребят девушки и дружно захлопали в ладоши.

* * *

Дед Корней хотел ночевать в клубе, но, выйдя на улицу, поглядел на небо и раздумал. Над поселком еще звенели голоса девушек. У какого-то барака жаркой дробью сыпала гармошка, стучали в такт ей каблучки пляшущих. Корней прислушался.

«Вот и я когда-то был таким, — подумал он и быстро повернул от клуба. — Да я и теперь, если отбросить годы, еще не стар. Что за годы семь десятков, если память ясна, как июньский день!»

Корней подростком ушел из деревни. Он работал в железнодорожном депо — помогал старому смазчику смазывать паровозы. Работа была не тяжелая, но зато грязная. Возможно он остался бы на этой работе, если бы не пугали его паровозы — стальные чудовища: они своим пыхтением и лязгом нагоняли на него ужас.

«Убегу!» — сказал он тогда себе и убежал. Очутившись в Москве, он больше месяца был без работы и вытерпел немало лютого горя. Потом он пристрастился к бродяжничеству. Ходил по большим дорогам и выбирал себе спутниками мечтателей, которые искали лучшей жизни; правда, они нигде ее не находили, но все же искали и верили, что найдут.