Девушки без имени

Ренцо всегда ждал. Это стало нашим ритуалом: он курил, поставив ногу рядом со мной. Его изношенный ботинок прижимался к моей ноге, кожа казалась мне очень мягкой. Голова кружилась от присутствия Ренцо и от исходящего от кирпичей тепла.

К моему четырнадцатому дню рождения весна уступила место жаркому лету. Мы с Ренцо уже сидели не во дворе, а за столом в нашей квартире и пили крепкий кофе, как взрослые. Я никогда не спрашивала, почему он не работает, как другие. Мне не было до этого дела. Когда он переводил взгляд с чашки на меня, а его губы складывались в какое-то слово, я могла думать только о том, как он впервые поцеловал меня под лестницей, и о том, как он целовал меня после этого.

Мы строили планы. Мы собирались пожениться и завести квартиру с двумя спальнями, с полноценной кухней и горячей водой. Ренцо клялся, что никогда не будет похож на отца.

— Он рыбак, и он дурак. Делает все, что попросят. Говорит, так все равно лучше, чем у него на родине, и он жаловаться не станет. А я вот стану. У него ни гроша, сколько бы он ни работал, и от него вечно гнилью пахнет. — Ренцо хлопнул ладонью по столу так, что лежавший на нем котелок подпрыгнул. — Он просто говорить по-английски толком не умеет — вот его всерьез и не слушают. Я здесь родился и стану работать шофером и водить шикарную машину. Я слышал, — он подался вперед, и кофе выплеснулся у него из чашки, — что на верхнем Манхэттене, где совсем большие дома, нанимают частных шоферов и дают им собственные комнаты!

— А как же наша квартира? — спросила я, вытирая пролитый кофе салфеткой и не зная, как объяснить пятно Марии.

Ренцо улыбнулся, как всегда улыбался, когда я напоминала о своем месте в его жизни, и я сразу забыла о пятне.

— А ты можешь стать горничной и тоже обзавестись собственной комнатой. Будем друг к другу бегать тайком, как сейчас.

— Бегать тайком? — Я приподняла бровь, и он взял меня за руку, погладил ладонь пальцем. Внутри меня сразу что-то разгорелось.

Винить мне было некого. Я сама встала и повела Ренцо в спальню. Сначала он скромно держал меня за бедра, пока мы целовались, но уже скоро его руки были везде. Я поняла, почему мама прижималась к папе, когда он клал руки ей на талию, почему она позволяла ему это столько раз, хотя не хотела рожать мертвых детей. Потом, когда мы с Ренцо лежали и нас разделяла только наша собственная голая кожа, я поняла, что стала худшей из грешниц — той, что наслаждается своим грехом и знает, что никакое посмертное воздаяние не заставит от него отказаться.

С тех пор я уже столько раз расплатилась с дьяволом, что Господу стоило бы перестать меня наказывать. Может быть, дело в том, что я по-прежнему не жалею. Несколько месяцев с Ренцо, когда наше дыхание вдруг смывало летнюю жару и звуки города, отняли у меня печаль, которую я считала главным признаком жизни.

Это продлилось недолго. В августе близнецы отомстили. Грация нашла носок Ренцо на полу у кровати и подняла его как трофей:

— А это еще что?

Сердце у меня остановилось. Я пожала плечами и сделала безразличное лицо.

— А на что это похоже? — Альберта сидела на кровати, скрестив ноги, и сладко улыбалась.

— Посмотрим-посмотрим. Похоже на носок! — Грация ухмылялась, болтая носком туда-сюда. — Странно, но носок вроде бы мужской. И какой бы мужчина мог его оставить?

Обе вопросительно смотрели на меня.

— Откуда мне знать? — Я почувствовала, что лицо мое заливает краска.

— Ах! — Грация швырнула грязный носок мне на кровать. — Наверное, Эрнесто переодевался в нашей комнате. Верни ему.

— Его нет дома, — сказала я.

— Ну оставь на его одеяле. Скажи маме, что он разбрасывает носки где попало, а заодно и второй поищи.

Я посмотрела на нее и выбежала в гостиную. Мама и Мария взглянули на меня, но промолчали, когда я кинула носок на постель Эрнесто и бросилась обратно в спальню.

Наутро Эрнесто ни слова об этом не сказал, как и близнецы. Когда Мария ушла, я попыталась разыскать грязный носок, но нигде его не нашла. Я рассказала все Ренцо, но он не испугался. Носок — это просто носок, кто сможет по нему выследить хозяина? Из осторожности мы не виделись неделю. И этот срок стал для меня пыткой. Я вся горела и хотела выбраться из собственной кожи.

Но ничего больше не произошло. Мы с Ренцо решили, что все забыто, и вернулись к прежнему, ослепленные желанием.

А одним теплым сырым днем мы услышали топот на лестнице. Дверь открылась так быстро, что мы успели только похватать одежду с пола. Я никогда не видела матери Ренцо, но узнала ее в то мгновение, когда она своим широким задом перегородила вход в спальню. Я замерла, прижимая платье к груди. В открытое окно влетали капли дождя и холодили мне ноги. Эту женщину я видела в наш первый день здесь — она кричала что-то из окна. Теперь она размахивала грязным носком, как боевым знаменем.