Девушки из Шанхая

Мне следовало бы сейчас планировать, куда мы пойдем погулять с Мэй и Джой, но все, о чем я способна думать, — это мой желудок, где свило себе гнездо одиночество. Я скучаю по медовым булочкам, пирогам с засахаренными розовыми лепестками и яйцам с пряностями, сваренным в чайном настое. Питаясь тем, что готовит Иен-иен, я похудела сильнее, чем на острове Ангела, и теперь наблюдаю за дядей Уилбертом и дядей Чарли, первым и вторым поварами в «Золотом драконе», чтобы научиться готовить самой. Они разрешают мне сопровождать их в мясную лавку Сэма Сина, в окне которой стоит позолоченный поросенок, где они покупают уток и свинину. Они берут меня в рыбную лавку Джорджа Вонга, расположенную за Чайна-Сити, на Спринг-стрит, и рассказывают мне, что надо покупать только ту рыбу, которая еще дышит. Мы переходим улицу, входим в «Международную бакалею», и в первый раз с момента нашего приезда я чувствую запахи дома. Дядя Уилберт покупает мне на свои деньги мешочек соленых черных бобов. Я так благодарна, что с тех пор они по очереди покупают мне разные лакомства: плоды унаби, финики в меду, побеги бамбука, корни лотоса и черные грибы. Время от времени, когда в кафе на миг наступает затишье, они зовут меня к себе на кухню и показывают, как приготовить какое-нибудь простое блюдо из этих ингредиентов.

Каждую субботу дядюшки приходят к нам ужинать. Я спрашиваю Иен-иен, можно ли мне приготовить ужин самой. Все с удовольствием съедают мою стряпню, и с тех пор я готовлю ужин каждую субботу. Вскоре я уже могу управиться с готовкой за полчаса, если Верн моет рис, а Сэм нарезает овощи. Сначала Старый Лу был недоволен:

— С чего это я позволю тебе просаживать мои деньги на еду? С чего это мне выпускать тебя на улицуза едой?

И это несмотря на то, что он не возражает, чтобы мы ходили на работу, где мы обслуживаем посторонних людей, к тому же белых.

— Я не трачу ваших денег, за еду платят дядя Уилберт и дядя Чарли, — возражаю я. — И не хожу по улицам в одиночестве, потому что я все время с ними.

— Еще того не легче! Они копят деньги, чтобы вернуться домой. Все здесь, и я в том числе, мечтают вернуться в Китай — если не жить, так хоть умереть там, если не умереть, так чтобы их хоть похоронили там! — Как и многие мужчины, Старый Лу мечтает накопить десять тысяч долларов, вернуться в родную деревню богатым человеком, завести несколько любовниц, дать жизнь еще нескольким сыновьям и провести остаток своих дней, потягивая чай. — Каждый раз, когда я езжу в Китай, я покупаю там поля. Раз мне здесь не дают земли, у меня будет земля в Китае! Я знаю, что ты думаешь, Перл. Ты думаешь: но он же здесь родился! Он американец! Я тебе вот что скажу: пусть я и родился здесь, но в душе я все равно китаец. Я вернусь домой.

Его жалобы предсказуемы, он, как обычно, переводит тему разговора с кого угодно на себя. Но ему нравится моя еда, и на остальное я не обращаю внимания. Он, конечно, этого не говорит, но делает кое-что получше. Несколько недель спустя он объявляет:

— По понедельникам буду выдавать тебе деньги, чтобы ты покупала нам еду.

Порой меня охватывает искушение отложить немного денег на свои нужды, но я знаю, как тщательно он пересчитывает каждую монетку и как внимательно проверяет счета, и знаю, что иногда он ходит сверить цены к мяснику, галантерейщику и на рыбный рынок. Он так трясется над своими деньгами, что отказывается класть их в банк. Деньги хранятся в тайниках принадлежащих ему заведений, недосягаемые для бедствий и для банкиров ло фань.

Теперь, когда я хожу по магазинам одна, продавцы стали узнавать меня. Они ценят меня, хотя доход от меня небольшой, и вознаграждают мою приверженность их жареной утке, свежей или маринованной рыбе, вручая мне новогодние календари. Рисунки выполнены в нарочито китаизированном духе: кричащие красные, синие и зеленые мазки на плоском белом фоне. Вместо красавиц, прикорнувших в своих будуарах, чей вид дышит негой и эротизмом, художники предпочитают изображать затасканные виды Великой стены, священной горы Эмэй, загадочные карсты Гуйлиня или вялых женщин, одетых в блестящие чонсамыс геометрическими узорами, чьи позы призваны воплощать добродетели «Морального перевооружения». [24]Рисунки аляповаты и безлики, в них нет ни изящества, ни чувства, но я вешаю календари на стены, так же как шанхайские бедняки вешают их в своих печальных лачужках, чтобы привнести в свою жизнь немного красок и надежды. Эти календари, как и мои ужины, немного освещают наш дом, и, так как они достаются нам бесплатно, свекор не протестует.

* * *