Девушки на выданье. Бал дебютанток

По приезде домой мы почувствовали, что нам во всем, в каждой комнате не доставало маменьки. Комната отца была наверху, а наши внизу. Он начал страдать бессонницей, и долго до глубокой ночи я слышала над нами его шаги, когда он прохаживался взад и вперед по комнатам. Я за него ужасно боялась; часто, когда шаги его умолкали, я поднималась на цыпочках по лестнице, желая убедиться, уснул ли он, и, подходя к двери его спальни, я видела, что свечка горит на столе, а он, стоя на коленях перед портретом матери, заливается слезами. Я никогда не решалась войти к нему, боясь помешать святым слезам страждущего сердца; постою у дверей, поплачу с ним и тихо ухожу к себе. Он никогда не подозревал, что я была свидетельницей пролитых им слез в тяжелые бессонные ночи. Наконец, приехала тетушка. Спустя неделю она заболела оспой и требовала, чтоб мы все перешли наверх. Устроив сестер и братьев с нянькой, под надзором отца, я осталась внизу, поместилась рядом с комнатой тетушки, приказав прислуге ей об этом не говорить. Только когда она поправилась, я призналась, что все время оставалась возле нее. К счастью, никто в доме не заразился, даже m-lle Balzer, которая была большая трусиха и по целым дням сидела перед зеркалом, выжидая появления оспы. Хозяйство осталось на моих руках, как это было при маменьке. В семь часов я вставала, детей поила молоком, остальных кофеем и, выдав повару провизию, садилась за уроки. С m-lle Balzer я мало подвигалась вперед, а потому просила разрешения тетушки заниматься одной. Только диктовки делала с ней, и переводы мои она поправляла. Часы мои были все распределены. До двух без перерыва я занималась науками и языками. В период моего образования я много перечитала серьезных книг по выбору тетушки, которою строго цензуровалось мое чтение. Те места, которые, по мнению ее, читать мне не следовало, скалывались булавкой; никогда мне и в голову не приходило заглядывать в запрещенные страницы. К поэзии я всегда имела большую слабость, поэтому много знала наизусть, как из наших русских поэтов, так и из французских и немецких. В два часа мы отравлялись гулять. В три обедали. До пяти время было свободное, мы проводили его в играх с сестрами и братьями. В пять я отправлялась вниз, где принималась за чтение и переписку с родными и подругами.

Баронесса Мария Александровна Паткуль (1822–1900 гг.) – русская благотворительница и мемуаристка

Зима прошла тихо; по случаю траура мы никуда не выезжали, но добрые знакомые, особенно моряки, навещали нас. Весною мы переехали в Ревель на фрегате «Диана», командиром которого был А. А. Бровцын. Переход наш далеко не был так удачен, как предыдущее наши переезды. Только на пятый день мы бросили якорь на Ревельском рейде; то был противный ветер, то полнейший штиль, так что все время приходилось лавировать. Испытали мы также шквал, который налетел довольно неожиданно, но паруса успели спустить, накренило фрегат порядком, и, признаться, было совсем неприятно чувствовать себя на боку, один борт чуть не касался воды, а другой стоял дыбом. К счастью, это продолжалось очень недолго.

В трех верстах от города у дедушки была дача, куда мы переехали все вместе на лето. Дом, с трех сторон окруженный сосновой рощей, был достаточно велик, чтоб приютить нас всех. Перед домом, со стороны въезда, был обширный двор со своими службами, кухней, скотным двором, конюшней и людскими, а с другой стороны, за рощей, шла большая дорога. Лошади и экипажи были в нашем распоряжении, мы пользовались ими и часто ездили в окрестности Ревеля, которые очень живописны, как Фалл, Лукка, Вимс; не доезжая последнего, виднелись развалины монастыря Бригитт. За двором со службами был довольно большой сосновый лесок, куда мы отправлялись за грибами, когда наставала грибная пора. Заложат, бывало, телеги, на них навалят сено, все усаживались, забрав с собой бельевые корзины, и отправлялись в лес. Я предпочитала ехать верхом на рабочей лошади, тетушка давала мне свое седло; амазонка в деревне не требовалась. Как было весело, когда мы возвращались с полными корзинами!