Девушки на выданье. Бал дебютанток

Мы часто ездили в Павловск к родственнице нашей, Марии Христофоровне Шевич, рожденной Бенкендорф, сестре шефа жандармов. С невольным страхом мы в первый раз сели в вагон Царскосельской железной дороги, которая была открыта только весной. Для нас это было диковиной.

Ко дню бракосочетания великой княжны г-жа Шевич прислала нам билеты для входа на хоры Зимнего дворца к выходу, обеду и балу куртаг. Мы отправились заблаговременно, в надежде получить хорошие места, но, к нашему разочарованию, перила хор были заняты дамами в нисколько рядов, и нам пришлось стоять совсем позади, откуда положительно ничего не было видно. Как только начался выход, вся толпа ринулась вперед, иные локтями проталкивали себе дорогу, а у одной барыни были в ходу булавки, она колола вправо и влево, кто вскрикнет, кто взвизгнет, а кто бранился. Нас, которые никогда ничего подобного не видели, эти сцены поражали. Духота была невыносимая, многим делалось дурно, кого выводили, а кого даже выносили. Наконец я спросила тетушку по-французски, не лучше ли нам уйти, потому что мы решительно ничего не видим, и прибавила: «je suis sure que m-me Schevitch nous cherche des yeux et s’étonne de ne pas nous voir, nous ayant indique la place que nous devions occuper». При этих словах дама, стоявшая передо мной, обернулась и предложила занять ее место, обещав провести нас вперед; она шепнула что-то стоявшим перед ней, вероятно, знакомым, те раздвинулись, и она втолкнула нас вперед. Благодаря ей мы отлично видели, когда новобрачные и вся царская семья возвращались из церкви. Как изящен и богат придворный русский костюм; вместе с тем он носит отпечаток чего-то родного, национального. Во время обеда играло несколько хоров музыки и пели артисты итальянской оперы. Вечерний бал состоял только из полонеза.

Простясь с родными и знакомыми, после шести недель нашего пребывания в столице мы на частном пароходе «Storfursten» отправились в Ревель. Но мере того, как мы удалялись от Кронштадта, поднявшийся ветер все усиливался, а к вечеру превратился в шторм, так что нам пришлось сойти в каюту. Но оставаться там было невозможно; кроме сестры и меня всех укачало, поэтому мы вдвоем предпочли вернуться на палубу. Гроза разразилась, молния сверкала, волны, перекатываясь через борт, заставляли нас волею-неволею принимать ванну. Капитан сжалился над нами и перевел нас выше, т. е. на ют, где он сам ходил взад и вперед и где рулевой правил под его наблюдением. Сестру я укутала в плед, она скоро уснула, положив голову ко мне на колени. Капитан ходил озабоченный, отдавая разные приказания. Я спросила его, где мы и почему приготовляют якорь. Мы подходили к Гогланду, и капитан не решался в такую темную ночь пройти мимо острова, где так много подводных камней; кроме того, при ходе всего два узла в час, не хватило бы топлива. Пароход остановился после второго брошенного якоря напротив острова. К утру буря стихла, солнышко светило весело, небо было ясно; если бы не сырая одежда наша, то можно было предположить, что буря и гроза снились нам во сне. Решено было, что мы простоим здесь несколько часов, пока море не успокоится. Отец предложил нам сойти на берег, осмотреть Гогланд. Это предложение было принято с восторгом. К нам присоединились двое наших спутников, англичанин и американец, с которыми мы познакомились накануне. Знакомство с англичанином было довольно оригинально. Мы сидели с тетушкой на палубе, смотрели, как исчезал с наших глаз сначала Кронштадт, потом берег, и наконец над нами было только небо, а кругом необозримое пространство воды. Возле меня сидел незнакомый господин, безукоризненно одетый и молчаливый. Вскоре начал накрапывать дождь, сосед мой ушел и возвратился через короткое время, держа в руках два полена дров. Дойдя до меня, он нагнулся, одно полено положил мне под ноги, а другое себе и сел опять рядом со мной. Я покраснела, поблагодарила, не взглянув на него, и отодвинула полено к тетушке. Увидев это, он подвинул мне свое, а себе принес другое. Тут он решился представиться, назвав себя лордом Ellers. Разговорился на довольно ломаном французском, знал несколько русских слов и даже романс «Ты не поверишь, как ты мила». Но выговаривал так, что я с трудом удержалась, чтоб не рассмеяться. Знаю, что это было бы стыдно, потому что не следует смеяться, если иностранцы плохо говорят по-русски.