Девушки на выданье. Бал дебютанток

Искусственные связи общества подчинили обращение некоторой неестественной системе; особливо они подвергли оба пола некоторой принужденности, их поступки затрудняющей; и потому делают необходимыми правила, как избегать ошибок, оттуда проистекающих.

Женщины, будучи слабее мужчин, наименее имеют свободы; и для того их поступки должны быть тем неестественнее. Но, так как различные темпераменты и обстоятельства производят некоторое различие в поступках, то ошибки их нередко бывают одна другой противоположны: одна из первых и самая обыкновенная ошибка, кажется, так называемое кокетство.

Есть естественное кокетство врожденного происхождения и наследственный грех всех женщин. Они кокетничают, сами того не зная, ибо на то и сотворены, чтобы нравиться. Но есть кокетство обдуманное, кокетство из тщеславия, имеющее основанием заблуждение разума или сердца.

Амалия хочет приобрести мужа, чего бы то ни стоило; план ее начертан. Отныне она раскидывает свои сети. Она нежна и ласкова, чувствительна и заунывна; начетчица и домоседка; весела и печальна, смотря по обстоятельствам. Она принимает на себя все виды; старается всех заманить в свои сети и надеется, наконец, поймать наилучшего. Сердце ее чувствительно, но рассудок заблуждается.

Юлия почитает себя первою из всего женского пола; хочет владычествовать неограниченно и без исключения; хочет, чтобы все мужчины ей поклонялись. Она вступает в общество, и успех увенчивает ее ожидания; богатство, таланты, красота – все ей благоприятствует. Отныне ее тщеславие становится ненавистным. Ничто не досягает ее величия; она всех хочет видеть у ног своих и никого не любит, кроме самой себя. И сердце, и разум ее заблуждаются.

Амалия, ты думаешь верно достигнуть своей цели, полагаешь выбрать себе мужа по вкусу. Но я боюсь, чтобы они все от тебя не ускользнули. Как ты ни скрываешь игру свою, мужчины прозорливы; они друг друга будут предостерегать, и, наконец, обманутою останется все-таки Амалия.

Юлия, ты гордишься своею молодостью. Богатство, таланты, красота делают тебя всемогущею; ты все вокруг себя затмеваешь; ты богиня мужчин, царица женщин. Ах, как скоро исчезнет твое обольщение! Как скоро окажешься ты одинокою и всеми оставленною. Тысячи сделались чрез тебя несчастными; собственное твое сердце отмстит тебе за них.

Другая, во всем отличная от прежней ошибка, есть суровость. Она обыкновенно бывает то следствием политики, то маскою пламенного, то действием флегматического сложения.

Шарлотте хочется дать себе более цены; ей надобно еще более увериться в своем воздыхателе или обуздать нескромного. Софья знает себя; она не перестает думать о своем темпераменте, своих тайных желаниях; она страшится обнаружиться и самой себе не доверяет. Марья холодна; поиски мужчин нарушают ее спокойствие; она почитает за грех не спроситься своих родителей. Вот троица суровых; все на один лад, да только разных видов. Обвинять ли Шарлотту? Порицать ли Софью? Шарлотта, ты не достигнешь своей цели; собственная твоя маска тебе изменяет; твоя суровость никого не обманет, ибо глаза твои говорят совсем другое. Чем больше ты стараешься удержать пламень, тем ярче он грозится вспыхнуть. Будь беспритворна, только умей владеть сердцем; брось наружность, только будь добродетельна. Неприятель, к которому привыкаешь, становится, наконец, не так страшен; однако же нападение при всем том остается опасным.

Софья, твой поклонник путает тебя с Шарлоттой; мужчины тут не делают никакого различия. О твоей суровости имеют худое мнение; ты усугубишь его тщеславие, а не любовь. И если б он притворился, будто хочет оставить тебя, не принуждена ли ты будешь сбросить с себя маску? Одна минута не разрушит ли дело целых месяцев? Какие противоречия! Нет, есть другие средства удерживать поклонников; а смешная суровость никогда не бывала удачною.

Третья ошибка есть застенчивость. Правда, молодые девицы обыкновенно бывают слишком самонадеянны; впрочем, есть кое-где исключения.

Эмилия задумчива; некая тайная грусть заставляет ее избегать общества; она почитает себя счастливейшею в уединении; все ее чувствования вращаются токмо в кругу ее внутреннего состояния; она никогда не бывает довольна сама собою и опасается всякому быть в тягость. Один взгляд мужчины причиняет ей смертельную боязнь, и от того ее поступки становятся глупыми. Аделаида издавна была угнетаема; рабское воспитание, тысячи оскорблений лишили ее бодрости. Будучи всегда осуждена на уединение, всегда осмеяна, удалена от мужчин, она потеряла доверие к себе, потеряла самообладание. Она кажется самой себе такою противною, такою презренною, такою смешною, что от всех худого, а особенно от мужчин, ожидает. Откуда почерпнуть ей смелость показаться в обществе? Как нам показаться в выгодном свете, если мы с самого начала не можем на то надеяться? Ее поступки будут либо нелепыми, либо принужденными.