Девушки с неба

Нет, то был не гидальго Ламанчский. То был Роман Ситска из Такмака. Нет, у него не было шлема, а все та же широкополая шляпа, не было копья, а лишь ободранная палка, не было щита, только большой узел на спине. И он не рвался радостно в бой, он угрюмо хмурился. Даже красочная осень угнетала инженера и казалась ему безобразной.

В компании с сыном дорога в Ольгово была бы, несомненно, легче и приятнее. В этом походе хватало и юмора. Ведь Роман Ситска шел предлагать полногрудым деревенским красоткам одежды, принадлежавшие его жене Ванде, писательнице и философу!..

Унизительно вот так одиноко шагать по этой узкой извивающейся тропинке. Стоять с товаром на базаре в Старом Такмаке — это еще куда ни шло, но идти коробейником из дома в дом… Ему хотелось домой, где добрая и снисходительная к его настроениям Ванда поймет его и пожалеет.

Навстречу шли двое мужчин с вилами, и одинокий путник крепче прижал к себе свой узел: и камня взять неоткуда, если понадобится… Чернозем.

Но он зря опасался — мужики свернули в сторону и скрылись из виду.

В полдень показалось Ольгово, но теперь приходилось идти через болотистую низину. Ситска закурил и надвинул шляпу на глаза: дорога неприятная. Но что может какой-то Роман Ситска перед лицом необходимости?

Так думал мужчина в черном костюме, отмывая ноги в мутно-коричневой воде придорожной канавы. Наконец он встал, подавив в себе чувство неловкости, подвернул штанины и взвалил на плечи узел.

А деревня была совершенно пуста. Свиньи, поднимая головы, смотрели на него белыми сонными глазами, а из окошек, из-за разросшихся комнатных роз и гроздей красного перца выглядывали дети. Они боялись впустить в дом странного прохожего.

На огороде собирали капусту две старухи с измазанными землей лицами. Хотя инженер и не надеялся, что они что-нибудь купят, он перепрыгнул через плетень и бодро спросил:

— А где же остальные?

Старухи, казалось, не слышали. После длительного молчания ответила одна, сгорбленная и кривая:

— В поле — где же еще?

— Когда домой придут?

— Сходи и спроси.

— Я всегда говорил, что русские гостеприимный народ, — Ситска пытался пошутить.

— Для кого гостеприимный, для кого нет!

— Ну, зачем вы так! Я пришел с сарафанами, а вы злитесь!

Старухи вспыхнули, как подожженный можжевельник.

— На полях хлеб осыпается, а он шляется тут! Слушай, барин, убирайся, а то собаку натравлю!

— Боже мой, боже мой! — ужаснулся изумленный инженер и послушно удалился, вежливо приподнимая шляпу.

В других местах просили зайти попозже, приглашали посидеть отдохнуть, угощали квасом, и Ситска почувствовал себя уверенней. До вечера было еще много времени, инженер грустно побродил вдоль берега реки и, вконец уморившись, сел на траву. Крякали и барахтались в воде у берега утки, иногда они ныряли, подняв кверху красные перепонки, а гуси выгибали шеи на берегу и засовывали клювы под крылья. Деревня Ольгово была чистая и зажиточная, у каждого дома резные раскрашенные наличники, перед каждой дверью вытянувшиеся до стрехи георгины. Тут росли фруктовые деревья, а помидоры были большие и мясистые. Не то что в Такмаке.

На мостках над водой сидел мальчишка, ел хлеб с медом и болтал ногами. Он бережно, по одному, облизал пальцы, с которых капал мед, и крикнул:

— Дядя, разве латышей нет дома?

— Каких латышей?

— Или вы разве не латыш?

— Иди сюда, — махнул инженер. — Я не слышу, что ты там кричишь.

Мальчуган долго сидел на мостике, но чужой мужчина больше не звал его. Тогда он медленно подошел, держа руки за спиной и смешно потягивая носом.

— О каких латышах ты говорил?

— Ну об этих… — парень неопределенно кивнул головой.

— Где?

— Ну, не знаешь, что ли? — У мальчишки были кривые зубы. — Там! Видишь, дом с синими окнами, — он показал в сторону деревенской улицы.

— Разве там живут латыши? — воскликнул Ситска.

— А кто же? — удивился мальчишка.

Пока инженер рассматривал дом латышей, мальчишка, скосив глаза, изучал его черный костюм.

— Дядя, — спросил он почтительно, — ты похоронщик?

— Что?

— Ты хоронишь мертвых?

Инженер поднялся и сдул с рукава пушинку — весь берег был в птичьем пуху, как в снегу.

Перед домом латышей осина уже осыпала светло-желтые круглые листья, а на веревке висел клетчатый передник.

Седая старушка впустила Ситска в комнату. Это была матушка Бамбане, а в кровати с высокими спинками лежал с забинтованной ногой ее младший сын, несколько дней назад он наступил на гвоздь.

— Свейки![5]

— Тере-тере![6]

Они долго трясли друг другу руки и говорили как старые знакомые о житье-бытье, о работе, о семьях и о войне. Говорили торжественным тоном. Парень был широкоплечий, светлоголовый, круглолицый и ругал свою ногу и несчастье, которое с ним случилось как раз теперь, в горячее время. Матушка Бамбане стояла, спрятав руки под передник, а сын рассказывал о ней гостю. Девушкой она жила в латышской половине города Валга, эстонский язык давно забыла, в памяти сохранилось только одно слово «kurat».